— И как это оплошал ты, Виктор Петрович... В таких переделках побывал, а тут...

Сникший, как-то сразу потерявший бравый вид и броскую строевую выправку лейтенант, видимо, посчитал, что ответить на этот вопрос может и должен только он, робко поднес руку к козырьку:

— Разрешите доложить, товарищ майор?

— Потом, лейтенант, потом. Докладывать нам с тобой придется — ой сколько раз! — и устно, и письменно. Дай проститься. Давай помолчим чуток.

Пока тело Поликарпова погружали в вертолет, Иван Кузьмич, не особо доверявший радиосвязи, созвонился с начальником отряда по телефону — трубка у коменданта была всегда с собой, а расположение замаскированных розеток он знал на всех участках своих застав — пользоваться этими розетками приходилось сто раз в день.

Сначала он доложил о задержанных нарушителях, что один из них убит при попытке к бегству... Начальник отряда хмуро перебил:

— Эх вы, не могли взять живьем!

— Это еще не все. — Комендант помедлил, подбирая слова помягче, но не нашел этих мягких слов. — Погиб Поликарпов... От ножа бандита...

— Как ты сказал? — крикнул начальник отряда. Потом долго молчал, шумно дыша в трубку. — Сто второй, ты не оговорился?

— К сожалению, нет... Тело доставим по воздуху. Какие будут распоряжения?

— Какие там распоряжения... Выясни подробно, как все это случилось... Вот ведь какая беда стряслась... Ладно, скоро буду у вас...

Вертолет поднялся в воздух со своей печальной ношей, и, пока не скрылся из виду, Иван Кузьмич провожал его тоскливыми глазами... Лейтенант, не отходивший от него, напомнил о себе.

— Разрешите доложить, товарищ майор? — не спросил, а потребовал лейтенант и, не дожидаясь разрешения, заявил с отчаянной решимостью: — В гибели товарища майора Поликарпова виноват лично я...

Лейтенанта колотило в нервном ознобе.

— Вот что, товарищ лейтенант... Вы просили разрешения доложить, но занялись самобичеванием. Возьмите себя в руки. И давайте по порядку. Личность задержанного установили?

— Назвался Белугиным. Фамилия убийцы, по словам Белугина, Шестериков.

— А не Восьмериков?

— Извините, оговорился.

— Из-за такой оговорочки не пришлось бы еще раз прочесывать лес...

Брезгливо и с нескрываемой ненавистью глядя на мертвого уголовника, Иван Кузьмич носком сапога повернул его левую руку так, что можно было увидеть на тыльной стороне кисти четкую татуировку черной тушью — контур кошачьей головы, а под нею слово «Гоша».