— Да вот вам пример, — ответил Ришелье. — В 1610 году, когда славной памяти король Генрих IV, руководствуясь примерно теми же побуждениями, какие заставляют действовать герцога, собирался одновременно вторгнуться во Фландрию и в Италию, чтобы сразу с двух сторон ударить по Австрии, — разве не произошло тогда событие, которое спасло Австрию? Почему бы королю Франции не посчастливилось так же, как и императору?

— Ваше высокопреосвященство изволит говорить об ударе кинжалом на улице Медников?

— Совершенно правильно.

— Ваше высокопреосвященство не опасается, что казнь Равальяка держит в страхе тех, кому на миг пришла бы мысль последовать его примеру?

— Во все времена и во всех государствах, в особенности если эти государства раздирает религиозная вражда, находятся фанатики, которые ничего так не желают, как стать мучениками. И знаете, мне как раз приходит на память, что пуритане крайне озлоблены против герцога Бэкингема и их проповедники называют его антихристом.

— Так что же? — спросила миледи.

— А то, — продолжал кардинал равнодушным тоном, — что теперь достаточно было бы, например, найти женщину, молодую, красивую, ловкую, которая желала бы отомстить за себя герцогу. Такая женщина легко может сыскаться: герцог пользуется большим успехом у женщин, и если он своими клятвами в вечном постоянстве возбудил во многих слабых сердцах любовь к себе, то он возбудил также и много ненависти своей вечной неверностью.

Анна подумала, что еще год назад такой разговор был бы невозможен ни при каких условиях. И это несмотря на все, что она перенесла. Теперь же она с первым министром государства хладнокровно обсуждает способ убийства человека, бывшего ее любовником, мало того, которого она любила, пусть и недолго. «Что ж, — сказала себе она, — на корабле год назад я дала клятву, и я ее выполню. Я добьюсь своего, даже если мне придется идти по трупам».

— Конечно, — спокойно подтвердила она, — такая женщина может сыскаться.

— Если это так, подобная женщина, вложив в руки какого-нибудь фанатика кинжал Жака Клемана или Равальяка, спасла бы Францию.

— Да, но она оказалась бы сообщницей убийцы.

— А разве стали достоянием гласности имена сообщников Равальяка или Жака Клемана?

— Нет. И, возможно, потому, что эти люди занимали слишком высокое положение, чтобы их осмелились изобличать. Ведь не для всякого сожгут палату суда, ваша светлость.

— Так вы думаете, что пожар палаты суда не был случайностью? — осведомился Ришелье таким тоном, точно он задал вопрос, не имеющий никакого значения.

— Лично я, ваша светлость, ничего не думаю, — сказала миледи. — Я привожу факт, вот и все. Я говорю только, что если бы я была мадемуазель де Монпансье или королевой Марией Медичи, то принимала бы меньше предосторожностей, чем я принимаю теперь, будучи просто леди Кларик.

— Вы правы, — согласился Ришелье. — Так чего же вы хотели бы?

— Я хотела бы получить приказ, который заранее одобрял бы все, что я сочту нужным сделать для блага Франции.

— Но сначала надо найти такую женщину, которая, как я сказал, желала бы отомстить герцогу.

«Видимо, это главный принцип политики, — подумала Анна, — никогда ничего не называть прямо».

— Она найдена, — ответила миледи.