– Чего приперся?

   – Это…

   – Только не говори, что пришел проведать меня или дядю Сашу.

   Карга старая, почти со злость подумал Гаврилин. Ну не проведать пришел, ясное дело. Зачем же так сразу в лоб?

   – Говори, что нужно.

   – Э, – Гаврилин прикрыл за собой дверь, – как дела у дяди Саши.

   – А как могут быть дела семидесятипятилетнего хрена с гангреной и одной ногой? Он уже третий день в сознание не приходит. – Баба Агата сердито бросила вязание на тумбочку. – Он не приходит в сознание, а я тут как идиотка сижу все ночи напролет. Ты тут еще приперся.

   Баба Агата говорила громко, и Гаврилин с опаской посмотрел на стоявшие в палате кровати.

   – Да не косись ты, один Саша тут. А ему наши разговоры до задницы. Чего приперся, спрашиваю?

   – Спросить хотел.

   – О Марине?

   – Не совсем. То есть, нет, не о Марине, – Гаврилин беззвучно выругался, баба Агата не терпела никакой дипломатии и в результате вместо плавного перехода к интересующему вопросу, очень осторожного и конспиративного, нужно было спрашивать напрямую.

   – Тут в вашем отделении кого-то охраняют…

   – Ты о ментах, что ли?

   – Да.

   – Говорят, в палате лежит тот, кто всех в «Южанке» перестрелял. Перестрелял, значит, всех, а потом в горы чего-то полез, сорвался и побился сильно. К нему уже сам Симоненко приезжал.

   – Симоненко?

   – Начальник городской милиции. Вначале двух ментов прислал, а потом еще.

   Гаврилин помялся немного. Он почувствовал какую-то странную ироничную интонацию в голосе бабы Агаты. Плевать.

   – Вы так говорите, будто не верите, что это он и есть убийца.