Он отправляет половину в рот. — Знаешь, — говорит он ровно, жуя, умудряясь говорить с набитым ртом и при этом выглядеть аристократическим продуктом нескольких поколений богатства, — обычно у меня нет привычки просыпаться в 1:28 ночи.

— Какое совпадение. Я тоже не любила бодрствовать до встречи с тобой.

— Но сегодня — то есть вчера — всей юридической команде, которой я руковожу, пришлось работать до полуночи. Из-за того, что пропали некоторые очень важные документы.

Я напряглась. Он не может иметь в виду…

— Не волнуйся, документы были найдены. В конце концов. После того, как мой босс порвал меня и мою команду. Похоже, что-то пошло не так, когда они были доставлены. — Если бы он мог испепелять людей глазными лазерами, меня бы уже давно кремировали. Очевидно, он знает всё о моей маленькой послеобеденной атаке.

— Послушай. — Я делаю глубокий вдох. — Это был не мой момент гордости, но я не твой помощник. И я не понимаю, как это оправдывает то, что ты стучишь по всем кастрюлям в доме посреди ночи. У меня завтра долгий день, так что…

— У меня тоже. И, как ты можешь себе представить, у меня сегодня был долгий день. И я голоден. А это значит, что я не смогу вести себя тихо. По крайней мере, пока не поужинаю.

Примерно десять секунд назад я была зла в спокойной, разумной форме. Внезапно я готова вырвать нож из рук Лиама и перерезать ему яремную вену. Совсем чуть-чуть. Чтобы у него пошла кровь. Я не буду, потому что не думаю, что я буду процветать в тюрьме, но я также не собираюсь отпускать это. Я старалась реагировать взвешенно, когда он отказал мне в установке солнечных батарей, когда он выбросил мои жаренные брокколи, потому что они пахли «болотом», когда он запер меня в доме, когда я была на пробежке. Но это последняя капля. С меня хватит. Чаша переполнена. — Ты что, блядь, издеваешься?

Лиам наливает оливковое масло на сковороду, разбивает туда яйцо и, кажется, возвращается в свое стандартное состояние: забывает о моём существовании.

— Лиам, нравится тебе это или нет, Я. Живу. Здесь. Ты не можешь делать всё, что, черт возьми, захочешь!

— Интересно. А ты, похоже, делаешь именно это.

— О чем ты говоришь? Ты готовишь омлет в два, черт возьми, часа ночи, а я прошу тебя этого не делать.

— Верно. Хотя есть факт, что если бы ты помыла посуду на этой неделе, мне не пришлось бы так шумно её мыть…

— О, заткнись. Не похоже, что ты не оставляешь свои вещи по всему дому постоянно.

— По крайней мере, я не складываю мусор на вершине мусорного бака, как как скульптуру Дадаиста.

Звук, который вырывается из моего рта — он почти пугает меня. — Боже. С тобой невозможно находиться рядом!

— Жаль, потому что я здесь.

— Тогда убирайся на хрен!

Наступает тишина. Абсолютная, тяжелая, очень некомфортная тишина. Как раз то, что нам обоим нужно, чтобы снова и снова прокручивать в голове мои слова. Затем Лиам заговорил. Медленно. Осторожно. Сердито, пугающе, ледяным тоном. — Прости?

Я сразу же пожалела об этом. О том, что я сказала и как я это сказала. Громко. Яростно. Во мне много вещей, но жестокость — не одна из них. Неважно, что Лиам Хардинг демонстрирует эмоциональный диапазон грецкого ореха, я сказала что-то обидное и должна извиниться перед ним. Не то чтобы я особенно хотела, но я должна. Проблема в том, что я просто не могу остановить себя от продолжения. — Почему ты вообще здесь, Лиам? Такие люди, как ты, живут в особняках с неудобной бежевой мебелью, семью ванными комнатами и слишком дорогим искусством, которое они не понимают.