Парис выходит из огромного стеклянного мавзолея «Франс телевизьон». Трупы он видел. Видел следы пережитого шока на лицах свидетелей. Ему казалось, что он вдруг провалился в какую-то пустоту, — такого он еще не испытывал. Теперь он стоял у главной лестницы, опершись на машину, и курил. Ждал. Чего, не знал сам. Пустая суета служб безопасности, кажется, наконец пошла на убыль.

На верху лестницы появляется Перейра. Спускается, встает рядом со своим начальником группы.

— Этот рыжий, — ему нет необходимости уточнять, кто стрелял, но кое-что добавить, указав на парня подбородком, он считает необходимым, — из Центрального управления общей безопасности.

Парис смотрит на это ничтожество, на чьей совести смерть двоих людей сегодня вечером.

Рыжий совершенно спокоен, чуть ли не чувствует себя героем: говорит громко и хохочет, то и дело оборачиваясь к чернокожему верзиле, сохраняющему при этом серьезный вид. Рядом с ними еще один, помоложе, в костюме, от которого за сто метров несет высоким чиновничьим постом.

— Что им тут было нужно?

— А вот это загадка.

Взгляд Париса перемещается с рыжего на его товарища. Тот в конце концов замечает, что их рассматривают, и останавливается посредине лестницы. Теперь уже он начинает рассматривать офицера из Криминалки.

Эта молчаливая дуэль длится не более нескольких секунд, пока герой сегодняшнего вечера, стоящий около серого служебного седана, не окликает чернокожего верзилу:

— Слушай, Жан, ну что ты прохлаждаешься? Давай, делаем ноги! Топи-топи!

Парис слышит эти слова и напрягается: его взгляд останавливается то на одном, то на другом полицейском из службы социальной информации.

И тут же Жан понимает, что прокололся.

Парис делает шаг вперед, но Перейра удерживает его рукой. Парис оборачивается, желая высвободиться, но его заместитель качает головой и не отпускает Париса.

— Оставь, полиция — это дело семейное, — слышит Парис.