– Это признание политического бессилия руководства было сделано уже после Колбина, когда Назарбаев стал первым секретарем ЦК?

– К этому моменту уже были позади события в Грузии, мы уже видели огромные цепочки голосующих за выход из Союза людей в Прибалтике (речь о «Балтийском пути» – мирной акции прибалтийских республик, приуроченной к 50-й годовщине пакта Молотова – Риббентропа, повлиявшего на их статус; люди выстроили живую 600-километровую цепь, соединяющую Вильнюс, Ригу и Таллин. – Прим. ред.), уже решился вопрос по шестой статье Конституции, уже выступали на Съезде СССР депутаты, избранные на альтернативной основе от общественных организаций Казахстана, и требовали переоценки событий декабря. На этом фоне, конечно, ничего не оставалось, кроме как принять хоть какие-то правильные решения.

– В это время в Казахстане стали возникать общественные движения: «Азат», «Невада – Семипалатинск», «Алаш».

– Движение «Невада – Семипалатинск» выступало исключительно против ядерных испытаний (на крупнейшем в мире Семипалатинском ядерном полигоне. – А.Д.) и за компенсации за вред, нанесенный природе и здоровью людей. Оно не было связано с политикой, с обретением суверенитета. Руководители области, видя это и понимая, что Алма-Ата вопрос решить не может, стали хныкать и просить компенсаций на развитие региона у Москвы. Самому движению придали вид управляемого, назначив его лидерами известных людей – например, писателя Олжаса Сулейменова. А вот «Алаш» и «Азат» – первые проявления политических свобод. «Алаш» – это возвращение к истокам. История появления в 1918 году в Казахстане буржуазного правительства (в образованную в 1917 году партию «Алаш» вошли казахские представители партии кадетов. – Прим. ред.) замалчивается до сих пор. В его составе было семь человек с российским высшим образованием, шестеро из них – с юридическим.

– Казахская меритократия…

– Благодаря им мы имеем нынешние границы Казахстана. Они выбили у правительства Ленина ту территорию, которую мы имеем, и право стать автономной республикой в составе Российской Федерации. А потом все, как один, были уничтожены. С тех пор в сознании казахской интеллигенции «Алаш» оставался символом и истоком политического лидерства. А «Азат» – смешанное движение, там были и русские.

– В 1989 году в Казахстане приняли закон о языке, по которому казахский был признан государственным, а русский – языком межнационального общения. Это было попыткой предупредить появление новых точек политического напряжения в Казахстане?

– Напряжения на базе языка в республике не было. Зато все переживали за то, что вообще будет с Советским Союзом и как будут существовать предприятия, которые находились в союзном подчинении. У нас таких было большинство – полного цикла производства не было почти нигде в СССР. В том числе в силу авторитета и влияния Кунаева, который ездил в Москву и выбивал средства, в Семипалатинске построили машиностроительный завод, в Павлодаре – тракторный. Это были мощные, хорошие, но сборочные производства. Работавшие там люди приехали из России лет за 20–25 до этого, и они с тревогой смотрели на происходящее – это были не те коренные русские, которые родились и выросли в Казахстане и у которых здесь жило три-четыре поколения семьи. Так что языковая проблема в тот период не стояла остро.

– Зачем тогда был нужен этот закон?

– Начал страдать казахский язык. Но не в силу того, что его специально гнобили из Москвы. Просто русский доминировал везде: в работе, в документообороте, в образовании. Он был способом получения знаний. Но желание говорить на своем языке, возродить его было настолько острым, что не обходилось без перегибов. Некоторые, например, хотели, чтобы через два года все жители республики заговорили на казахском. Кстати говоря, за это до сих пор борются, но на казахском говорит примерно столько же народу, сколько и раньше.

«Желтоксан» – восстание казахской молодежи против коммунистической власти в декабре 1986 года. Было жестоко подавлено. Ровно через пять лет после «Желтоксана» Казахстан последней из советских республик провозгласил независимость

– Я верно понимаю, что для Казахстана потеря языка не означала бы утрату национальной идентичности, как, к примеру, это было в маленьких странах Балтии?

– Да, казахи понимали: что бы с нами и с казахской землей ни происходило в составе России, мы все равно останемся казахами. И ничто не мешало каждому из нас хотя бы на бытовом уровне говорить на своем языке. Как, к примеру, говорю я. И мне было бы очень приятно, если бы русские, которые решили жить в Казахстане, говорили на казахском так же, как я говорю на русском. Но это не должно быть обязательным непреодолимым условием.

Тогда новая языковая политика вызывала тревогу у русских. Я считаю, что перегибы были ошибкой, так делать нельзя. Впрочем, и среди русских тогда были люди, которые с пониманием относились к проблеме. К примеру, очень известный казахстанский депутат Александр Александрович Княгинин, практически единственный демократически избранный в парламент в начале перестройки. Его все уважали. Выступая с трибуны, он сказал: надо вернуть казахскому народу его родной язык. Русский человек по фамилии Княгинин понимал это, потому что он вырос у нас. Но были и те, кто говорил: «Будущего для нас здесь нет, надо уезжать».

– Тогда же возникло славянское движение «Лад»?

– «Лад» был нужен, чтобы втащить всех славян в русскоязычное движение. Людей можно было понять. Для одних это была попытка защиты, для других – возможность заявить о себе, пробиться наверх. Но, к счастью, это [попытка втащить всех славян в русскоязычное движение] не стало серьезной проблемой. Хотя время от времени появляются идеи, как защититься от угрозы этнического сепаратизма. Срочный переход на латиницу – из этого разряда. Для меня, к примеру, в этом проблемы нет. Но я думаю о тех людях, которые это предлагают, – как они будут переходить? У них в культуре кириллица, и другой письменности нет.

– Я бы хотел вернуться к истории закрытия Семипалатинского полигона. Это произошло после начавшихся в июле 1989-го забастовок шахтеров, которые впервые в Казахстане выдвинули политические лозунги. Их тогда поддержал, по-моему, только что избранный первым секретарем ЦК Нурсултан Назарбаев. Можно ли сказать, что это была его проба пера во власти?

– Я рад, что вы задали этот вопрос. Огромную роль в закрытии полигона сыграл первый секретарь Семипалатинского обкома партии Кеширим Бозтаев, ныне покойный. Именно он постоянно давил на Алма-Ату, а та – на Москву. Уже начинался реальный кризис Союза и, что важно, оборонного бюджета. Я лично участвовал в конверсии Семипалатинского полигона. Напомню, что на его территории впервые в истории Советского Союза было разведано, учреждено и начато огромное угольное производство на частной основе – работала программа конверсии Министерства обороны. А в одной глубокой замурованной штольне осталась невзорванная ядерная боеголовка. Кабели выведены, замкни – взрыв. Но СССР подписал соглашение о запрете ядерных испытаний, поэтому взрывать ее было нельзя. Сразу после ГКЧП, 29 августа 1991 года, полигон был окончательно закрыт. Позже, когда шла конверсия, ядерные головки ракеты СС-18 из Казахстана вывозили, США платили за это деньги Российской Федерации, чуть-чуть перепадало и казахам. Тут сидели западные наблюдатели, а у нас эта головка! Все знали: США, Россия, Борис Николаевич. Долго решали, что с этим делать. Решили, нехай пока лежит.

– Боеголовка до сих пор там?

– Нет. После длительных переговоров между США, Россией и Казахстаном ее взорвали – уже в самом начале 2000-х годов.