Второе преобразование, вызванное сексуальной революцией, заключается в том, что значительно изменилось количество партнеров в течение жизни, при этом сексуальный опыт и изыскания становятся важным и независимым аспектом многих или даже большинства людей из различных социально-экономических групп. Как описывает это историк Барри Рей:
«Важно отметить, что нравственность и практика менялись с течением времени. Краеведческое исследование Детройта (1984), проведенное Мартином Кингом Уайтом, показало, что женщины, вышедшие замуж в 1925–1944 годах (в среднем), по их словам, встречались с 4–7 мужчинами, бэби-бумеры, вышедшие замуж в 1945–1964 годах, встречались с 10–14 мужчинами, а самое молодое поколение 1965–1984 годов насчитывало от 12 до15 потенциальных добрачных сексуальных партнеров. Те, кто, по подсчетам, имел половые контакты до брака, варьировались в разных поколениях от 24 (1925–1944) до 72 % (1965–1984). Но если последнее поколение разделить на более мелкие группы, то количество контактов насчитывает 56 % (1965–1969), 67 % (1970–1974), 85 % (1975–1979) и 88 % (1980–1984)»173.
Иначе говоря, добрачный секс все чаще приобретал законный статус, и чем больше был промежуток времени между первым партнером и выбором стабильного постоянного партнера, тем больше вероятность того, что люди стремились к накоплению сексуального опыта174. Это означает, что сексуальность рассматривается теперь как опыт накопления контактов и встреч с большим количеством партнеров. В этом контексте сексуальность также стала новой формой статуса и компетентности. Если идеал девственности влиял на социальную репутацию и значимость и был уравнительным (в том смысле, что одна девственница была равноценна любой другой девственнице в своей девственности), то «сексуальная привлекательность» и «сексуальная активность» стали сигнализировать о положении человека на сексуальных полях с неравномерно распределенными формами ранга и статуса.
Третье воздействие сексуальной революции — это разделение романтических встреч изнутри между тремя различными культурными логиками, институтами и дискурсами: рынками брака, эмоциональными переживаниями и сексуальными практиками. Три культурные структуры — эмоциональная, супружеская и сексуальная — существуют на разных социальных уровнях, и каждая имеет различные или даже конфликтующие феноменологические и нормативные структуры. На сексуальном рынке, например, человек вступает в сексуальные отношения, не чувствуя себя морально обязанным поддерживать связь, тогда как на эмоциональном или брачном рынке он, скорее всего, будет привлечен к ответственности за свое поведение175. Автономизация этих трех путей — эмоционального, супружеского, сексуального — означает, что сексуальность стала самостоятельной сферой действия, независимой от эмоционального обмена или совместной семейной жизни, и что каждая из этих сфер поведения, несмотря на взаимосвязь, теперь следует своей собственной культурной логике и каждая формирует то, что французские социологи Люк Болтански и Лоран Тевено назвали «режимом действия»176. Это расщепление эмоционального и сексуального контакта на различные режимы действия стало основным результатом сексуальной свободы и повлекло за собой огромные последствия, сделав взаимодействие мужчин и женщин гораздо более неопределенным (как я покажу в главе 3). Однако, несмотря на то что и мужчины, и женщины приняли сексуальную революцию, она толкнула их на разные социологические пути, заставляющие по-разному управлять эмоциями, супружеством и сексуальностью (см. главы 4 и 5). Как часто утверждается, мужчины с гораздо большей легкостью отделяют сексуальность от эмоций, в то время как женщины склонны считать себя эмоционально более компетентными, (см. главы 5 и 6).
Наконец, сексуальная свобода предполагает свободную волю, которая может принимать договорные определения социальных отношений и переосмысливать содержание сексуальной нравственности. Для сексуального либертарианца Гейла Рубина величайшим нравственным злом в сексуальности является неравенство и двойные стандарты. Рубин сравнивает традиционную сексуальную нравственность с идеологией расизма в том смысле, что она позволяет одной группе претендовать на сексуальную добродетель и низводить сексуально недобродетельных до низшего, опасного с нравственной точки зрения статуса. Рубин предлагает замену сексуальной этике:
«Демократическая нравственность должна судить о половых актах по тому, как партнеры относятся друг к другу, по уровню взаимного уважения, наличию или отсутствию принуждения, а также количеству и качеству доставляемого друг другу удовольствия. Независимо от того, являются ли половые акты гомосексуальными или гетеросексуальными, спаренными или групповыми, совершенными без одежды или в нижнем белье, коммерческими или бесплатными, с видео или без, они не должны вызывать вопросов этического характера»177.
Это переопределение сексуальной нравственности, которое хорошо отражает исторический сдвиг, произошедший с сексуальностью после 1970-х годов, имело ошеломляющий эффект: освобождение сексуальной и романтической территории от того, что можно было бы назвать полновесной нормативностью, и введением облегченной, процедурной нормативности. Полновесная нормативность содержит детально разработанные истории и предписания, которые определяют действия с точки зрения хорошего и плохого, нравственного и безнравственного, целомудренного и непристойного, постыдного и заслуживающего одобрения, добродетельного и грешного и таким образом связывает человеческое поведение с культурными космологиями, значительными общечеловеческими историями (такими как история первородного греха или непорочности), содержащими чётко выраженные понятия хорошего и плохого, нравственного и безнравственного. Облегченная, процедурная этика, напротив, дает индивидам право принимать решение относительно нравственного содержания своих предпочтений и фокусируется на правилах и процедурах, обеспечивающих уважение психической и телесной независимости индивида. Таким образом, она практически умалчивает о нравственной значимости действий и поступков и оценивает их в зависимости от того, насколько они уважают независимость субъекта и его способность испытывать удовольствие. Хотя сексуальность, очевидно, осталась объектом интенсивной нравственной, политической и социальной борьбы, центр ее тяжести сместился: не вопросы праведности или греховности занимают теперь современников, а скорее вопросы, касающиеся сексуального равенства и согласия, причем в центре внимания социальных и общественных дискуссий оказываются изнасилование, аборт, порнография, сексуальные домогательства и подростковая беременность. Вопросы о регулировании правил, касающихся изображения женских тел в вышеупомянутых ключевых отраслях, вопросы о сексуальных домогательствах или изнасилованиях во время свиданий — все это, в сущности, вопросы о согласии (Могут ли / следует ли женщинам соглашаться на участие в тех индустриях и практиках, которых их унижают и превращают в товар? Насколько четким должен быть вопрос о позволении вступить в половую связь?). Согласие проистекает из эпистемологии, в основе которой находится тело (ибо тела независимы и не могут подвергаться насилию), и рассматривает отношения как последовательность встреч, каждая из которых в принципе должна быть безопасной. Включение согласия в главный этический дискурс предполагает глубокое изменение нравственно-этических дискурсов, регулирующих сексуальную межсубъективность, и оказывает глубокое влияние на вступление в отношения, которые основываются на субъективной воле и желании (см. главу 5).
Эти четыре преобразования сексуальности в процессе сексуального освобождения — имманентность сексуального тела, восстановленная потребительским рынком и интернет-технологиями, формирование категории опыта, основанной на накоплении сексуальных переживаний, расщепление гетеросексуального взаимодействия на возможные различные пути и переход к процедурной этике, основанной на согласии, — составляют новую почву для формирования гетеросексуальных отношений. Все описанные выше преобразования сделали сексуальность в высшей степени восприимчивой к ценностям, лексике и грамматике рынка, превратив ее в сферу самоутверждения и в территорию борьбы между мужчинами и женщинами.
Все эти особенности и изменения сексуальности уничтожили ритуальный характер сексуальных взаимодействий и пронизали сексуальные отношения неопределенностью и негативной социальностью, то есть социальностью, в которой мужчины и женщины часто и быстро выходят из отношений. В следующих главах я перейду к более тщательному анализу механизмов, с помощью которых сексуальные социальные отношения становятся тем, что я называю «негативными отношениями».
Секс, вводящий в заблуждение
Он часто менял женщин, поскольку пришел к выводу, что лишь первая встреча чего-то стоит: он был знатоком в чрезвычайно современном искусстве бросать женщин.
Немногие культурные проекты были столь всеохватывающи, как проект сексуальной свободы: он освободил секс от греха и стыда и с помощью психологов сделал сексуальность синонимом эмоционального здоровья и благополучия. Этот проект был также направлен на достижение равенства женщин и мужчин, гетеросексуалов и гомосексуалистов179. Следовательно, это был принципиально политический проект. Сексуальная свобода также узаконила сексуальное удовольствие ради него самого180 и таким образом привнесла гедонистические права, распространившееся культурное понимание того, что люди имеют право на сексуальное удовольствие для достижения хорошей жизни. Наконец, сексуальная свобода стала неотъемлемой частью культуры подлинности, а также практикой самоидентификации личности: сексуальность выявляла и представляла истинную сущность человека181. Но тот факт, что сексуальная свобода была присвоена и введена в действие экономической сферой, превратил ее в широко распространенную культурную структуру. Сексуальность стала перформативно достигаться посредством экономики и наоборот, а экономические практики привели к сексуализированным личностям и их проявлениям.
Промышленный капитализм был основан на промышленном предпринимательстве и семье как двух центральных столпах, организующих экономическое и биологическое воспроизводство182. Система ухаживания, описанная в предыдущей главе, была частью более широкой социализации буржуазной семьи, которая стала скрытой опорой промышленного капитализма. Семья тренировала и готовила индивида к духовному самоотречению, самодисциплине и взаимодействию, необходимому на капиталистическом предприятии. После Второй мировой войны и особенно после 1960-х годов изменился важный аспект культуры капитализма: как полагает Жиль Делез, капитализм «уже заключался не в производстве, а в продукте, то есть в его продаже или продвижении на рынке»183. Как далее утверждает Делез, эта новая форма капитализма была, по существу, дисперсионной: семья перестала быть социальной опорой экономического производства. Вместо этого на смену фабричному рабочему и, можно добавить, самой семье как привилегированному центру формирования личности пришли индивидуумы — творческие деятели и подлинные потребители184. Эта форма дисперсионного капитализма не нуждалась в традиционных социальных учреждениях, которые регулировали сексуальные контакты и направляли их на формирование семьи. Сексуальность — не только то, что человек делает в своей спальне, но и мириады потребительских практик, преобразующих тело, его внешний вид, его
Случайная сексуальность и ее эфемерные результаты
Сама по себе случайная сексуальность не является чем-то исторически новым186, но в своей современной форме она превратилась в политическое и нравственное требование освободить сексуальность от религиозных табу и экономического обмена. Она осуществлялась, по крайней мере в принципе, без учета гендерных факторов и стала ассоциироваться с более широкими практиками самоутверждения, аутентичности и самоуправления. Случайный секс имел место на обширных современных территориальных пространствах, в городах или университетских городках, например, что позволяло мужчинам и женщинам из различных географических, этнических групп и различного социального положения взаимодействовать друг с другом вдали от социального контроля, формально или неформально осуществляемого первичными и вторичными группами их социального окружения. В этом смысле случайный секс стал ярким проявлением демократической отмены социальных, этнических и религиозных границ, до сих пор разделявших социальные группы. Случайный секс, таким образом, сразу же стал содержать новые нравственные нормы и широко использовать коммерциализированную сферу досуга. Оба аспекта слились в единую матрицу: случайный секс стал выражением личной свободы.
Тот факт, что случайный секс был высшим признаком свободы, метко отражен в известном выражении Эрики Йонг «молниеносные случки», определяемом как сексуальное взаимодействие без чувства вины и стыда, без каких-либо скрытых мотивов за пределами его познания, то есть без какой-либо цели по истечении самого сексуального взаимодействия187. Случайный секс не остался статичной формой. Он эволюционировал и стал самостоятельным социальным образованием, известным под различными названиями: «мимолетная интрижка», «дружеский секс», или «приятельство исключительно ради секса»188. По-французски он известен как
«Мобильные знакомства стали мейнстримом около пяти лет назад, к 2012 году они обогнали онлайн-знакомства. В феврале, согласно одному исследованию, почти 100 миллионов человек — возможно, 50 миллионов только на одном Tinder — пользуются своими телефонами в качестве своего рода круглосуточного карманного клуба одиночек, где они могут найти сексуального партнера так же легко, как дешевый рейс во Флориду. “Это похоже на заказ в Seamless, — говорит Дэн, инвестиционный банкир, имея в виду онлайн-службу доставки еды, — только вы заказываете человека”. <…> Приложения для знакомств — это экономика свободного рынка, результатом которой является секс»190.
Я хотела бы исследовать особенности случайного секса в рамках традиции символического интеракционизма и феноменологии191: каким образом случайный секс и распространенная сексуализация отношений изменили формирование отношений. Я докажу, что гетеросексуальный случайный секс порождает глубокую неуверенность, которая одновременно вызвана большим объемом взаимодействий, обеспечиваемых технологиями, потребительской культурой, определяющей взаимодействия как гедонистические и кратковременные, и гендерной асимметрией, которая остается высоко эффективной в конкурентной организации капитализма.
По словам психотерапевта и социолога Лесли Белл, «в настоящее время средний возраст первого полового акта для девочек составляет семнадцать лет, оставляя десять лет на сексуальную активность и выстраивание отношений до нынешнего среднего возраста вступления в брак в двадцать семь лет. Эти женщины без колебаний сожительствуют с партнером или откладывают вступление в брак до тех пор, пока их собственная карьера не пойдет по намеченному пути»192. С этой точки зрения сексуальная активность просто задерживает вступление в брак, то есть создает более длительный буферный период, в течение которого исследуется сексуальность. Эта концепция косвенно предполагает, что свободная сексуальность принципиально не меняет традиционную структуру отношений и брака, а лишь видоизменяет их начало. Тем не менее Лесли Белл озадачена нынешним беспокойством, которое проявляют ее клиенты. Как видите, повышенная сексуальная активность и преобладание случайного секса не просто создают буферный период: они оказывают влияние на формирование отношений, которые столь же сильны, сколь и мимолетны. Свободная сексуальность в рамках потребительской культуры и технологии оказывает воздействие на структуру отношений и создает формы неопределенности, которые, в свою очередь, лежат в основе негативных отношений.
Бесчисленные упоминания о случайном сексе подчеркивают тот факт, что люди могут вступать в сексуальные связи, не зная имени своего партнера, что свидетельствует о том, что анонимность является атрибутом случайного секса193. Как сообщает Лиза Уэйд в своем анализе секса в американских кампусах, мужчины на вечеринках обычно сигнализируют о своих сексуальных намерениях, прижимаясь сзади к женщине гениталиями. «Поскольку парень обычно подходит к девушке со спины, иногда личность того, чей пенис упирается в ее ягодицы, остается тайной»194. Как социальная форма, случайный секс характеризуется символическими стратегиями десингуляризации (устранение особенностей. —