Роль объектов в создании эротической атмосферы стала еще более заметной, после того как капитализм 1960-х годов столкнулся с необходимостью расширения своих собственных границ, поскольку рынки стали насыщаться товарами массового потребления. Он расширился благодаря тому, что проник в самосознание человека, в его интимную жизнь и чувства, которые стали быстро превращаться в товар147. По словам Вольфганга Штрика:
«Коммерциализация общественной жизни… была направлена на спасение капитализма от угрозы перенасыщения рынков после тех переломных лет. <…> 1970-е и 1980-е годы были также временем, когда традиционные семьи и общины быстро теряли авторитет, предоставляя рынкам возможность заполнить быстрорастущий социальный вакуум, который современные теоретики освобождения ошибочно принимали за начало новой эры независимости и освобождения»148.
Освобожденная сексуальность проникла в большинство социальных классов в результате медленного перехода от фордистской (в духе Г. Форда) потребительской экономики к постфордистской, с использованием образов и идеалов искренности, веселья, крутизны и удовольствия. Сексуальность была ключевой культурной ценностью и практикой, соединяющей «подлинные» проекты освобождения и коммерциализацию социальной жизни149. «Освобождение» стало потребительской нишей и потребительским стилем. Например, американская феминистская активистка Сьюзи Брайт написала откровенные воспоминания о своем сексуальном пробуждении в период после 1960-х годов. Ссылаясь на 1990-е, она пишет: «На прогулках по набережной тем летом было модно носить узкие белые брюки, пышный начес или гладко зализанные волосы и татуировки, исчезающие в декольте. Не все были «хорошенькими», но почти все — сексуальными. У меня было ощущение, что призыв «трахни меня» так и витал в воздухе»150. Сексуальность, в отличие от красоты, была повсеместной, поскольку она касалась стиля одежды и нательной живописи, а красота была врожденной. Под мощным влиянием средств массовой информации и рекламной культуры, моды и косметической индустрии потребительское желание подогревалось сексуальным и наоборот, сексуальное желание сосредотачивалось на объектах (см. главу 4). Вот еще одна цитата из сексуального манифеста Сьюзи Брайт:
«Те сорок лучших хитов, которые я слышала по радио, были более сексуальными, чем сотни нудистских рисунков.
Джинсы, музыка и медиаобразы делали женщин и мужчин сексуальными, все эти объекты пребывали в состоянии синергии в атмосфере раскрепощения и свободы. Объекты эротизировались, и эротизм распространялся дальше с помощью объектов потребления. Брайт иллюстрирует здесь тесное переплетение культурных и потребительских артефактов с сексом и сексуальностью, создававшее новую сексуальную и культурную атмосферу.
Сексуальность способствовала необычайному росту капитализма, поскольку она требовала постоянного самосовершенствования и предоставляла бесконечные возможности для создания сексуальной атмосферы. Сексуальность стала культурной платформой для потребления товаров массового производства (например, бюстгальтеров, нижнего белья, виагры или ботокса), благ скрытой полезности (например, кафе, баров «для одиноких» или нудистских лагерей), совершенно неосязаемых товаров в виде психотерапевтических советов по улучшению сексуальных ощущений и сексуальной грамотности, визуальных товаров (например, женских журналов или порнографии) и того, что я бы назвала атмосферными товарами, предназначенными для создания сексуальной атмосферы. Сексуальность, таким образом, стала многоплановым объектом потребления, одновременно пронизывающим потребительскую культуру и самосознание индивида: это был образ красивой личности, широко распространенный в медиаиндустрии, форма компетенции, нуждающейся в игрушках, экспертных или медицинских советах, практика, представленная на потребительских площадках, и форма самосовершенствования, прибегающая к огромному разнообразию объектов потребления. Короче говоря, сексуальность стала потребительским проектом, направленным на достижение самых сокровенных глубин человеческой сущности и на реализацию жизненных целей с помощью различных потребительских практик. Интересно, что не сексуальность является бессознательным потребительской культуры, а потребительская культура стала бессознательной движущей силой, структурирующей сексуальность.
Сексуальность как нравственность, освобождение как власть
Вероника Моттье указывает на то, что:
«Призыв левых фрейдистов к сексуальному освобождению от капиталистических и патриархальных репрессий должен был оказать глубокое влияние на левые и феминистские движения, возникшие в 1960-х и 1970-х годах, а также на различные новые виды сексуальной терапии, которые способствовали высвобождению сексуальной энергии. Он отразил биологическое понимание сексуальности как естественной силы, подавляемой буржуазным обществом»152.
Это революционное понимание сексуальности оказало глубокое и разностороннее влияние на общество и имело важное значение для экономики и организации семьи. Цель сексуальной революции, по мнению некоторых ее сторонников, состояла в том, чтобы «освободить женщин от тирании биологии, положить конец нуклеарной семье, вернуться к полиморфно-перверсивной сексуальности и позволить женщинам и детям делать все, что они пожелают в сексуальном плане»153. Гетеросексуальная семья — с мужчиной во главе и женщиной на кухне и у колыбели — рассматривалась как источник угнетения и ложного сознания для женщин154. Феминистские активистки, стоявшие на переднем крае сексуальной борьбы, требовали «сексуальной свободы, прав лесбиянок, репродуктивного контроля, права на аборт по мере необходимости и свободы от сексуального страха»155.
На протяжении всего XX века потребность в сексуальной свободе настойчиво утверждалась различными социальными силами и структурами: сексологами, психоаналитиками, индустриями моды и визуальными средствами массовой информации, актерами и художниками. Но она смогла проникнуть в потребительскую практику благодаря тому, что стала важнейшим моральным аспектом, когда феминистки, сексуальные либертарианцы и гей-меньшинства потребовали сексуального равенства и свободы, двух ключевых ценностей современной морали. Таким образом, сексуальность стала политическим и моральным проектом. Это стало основополагающим мотивом самоидентификации, и моральной, и потребительской. Современный сторонник сексуальной свободы, немецкий сексолог и социолог Курт Штарке, показывает, каким образом сексуальная свобода в полном смысле слова стала занимать центральное место в самосознании человека.
«Человек не нуждается ни в запретах, ни в предписаниях. Ему не нужно ничего, кроме свободного пространства. Собственно, за это я и борюсь в своих исследованиях. В процессе моих наблюдений я осознаю, какие невероятные стремления есть у людей, как сильно они хотят не сдерживать свои чувства, а, напротив, развивать их, как они хотят стать ранимыми, поскольку это прекрасно — быть ранимым и при этом не быть раненым; ведь это совершенно замечательно, если человеку позволено иметь хаотичные чувства; когда ему дана возможность быть слабым, когда у нежного человека больше шансов, чем у жестокого. И общества должны быть организованы так, чтобы люди были защищены, чтобы они могли воплотить все это в жизнь»156.
Штарке иллюстрирует, как свободная сексуальность полностью изменила представления о сущности человека и о социальных отношениях. Поскольку это касалось очень многих аспектов жизни общества, последствия сексуальной свободы не заставили себя долго ждать.
«В 1963 году 65 % опрошенных студентов признались в том, что нормативное, ожидаемое сексуальное поведение во время случайных свиданий ограничивается только “поцелуями и объятьями”. Еще 23 % опрошенных не предполагали каких-либо особых форм сексуального поведения. К 1971 году, хотя большинство опрошенных студентов по-прежнему считали “поцелуи и объятья” приемлемым нормативным стандартом, значительное меньшинство выбрало следующую высшую категорию — легкие или умеренные взаимные любовные ласки без полового контакта. К 1978 году выбор “поцелуев и объятий» уменьшился до трети всех ответов, а категория легких или умеренных ласк стала наиболее часто выбираемым вариантом»157.
Поколение бэби-бумеров изменило модели добрачного секса, причем с 1970-х годов рост подобных связей значительно возрос158. Активный добрачный секс стал обычным явлением в жизни молодых мужчин, женщин и даже подростков.
Нравственная и политическая сексуальная революция превратила сексуальность в основную территорию феминистской борьбы, разделив сторонников феминизма на сексуальных либертарианцев (желающих усилить и утвердить сексуальное удовольствие во всех его формах) и сексуальных скептиков, тех, для кого сексуальность оставалась территорией мужского господства. Но какой бы ни была суть этих разногласий, средства массовой информации ухватились за образ раскрепощенной и сильной женщины и переработали ключевой феминистский посыл: эмансипированная, сильная и уверенная в себе женщина, довольная своим телом и собственной сексуальностью, опосредованной потребительскими товарами. В 1980-х и особенно в 1990-х годах реклама (например, Victoria’s Secret159), телевидение («Секс в большом городе») и кино (см. среди бесчисленных кинофильмов «Голод» 1983 года с участием Сьюзен Сарандон и Катрин Денев в сцене лесбийского секса) представляли сексуальность как территорию для демонстрации «женской силы», отождествляя силу с сексуальностью. В рекламе и популярной музыке все чаще использовалось зрелище полуобнаженных тел для привлечения внимания к различным товарам — от музыкальных клипов до нижнего белья, туристических объектов или автомобилей160. Из этого следует, что медиаиндустрия сыграла решающую роль в поддержке сексуальности, использовав частичную и искаженную версию феминизма, согласно которой сексуальное равенство и свобода стали равносильны демонстрации покупательной способности и сексуальности161. Женские тела перестали быть областью прямого мужского регулирования и контроля, они превратились в область самопознания и осуществления свободы собственной воли благодаря свободе потребителя. Знаменитый американский сериал «
Новая социальная и сексуальная грамматика
Сексуальное освобождение сопровождалось правовыми изменениями, которые предоставляли более широкие права женщинам и большую независимость и свободу действий их телам164. Эта правовая и политическая революция была подкреплена, как мы видели выше, революций экономической165, в ходе которой потребительский рынок проник в самосознание индивидуума и реорганизовал большой сегмент его личности166. В силу того что сексуальная свобода была по большей части и преимущественно реорганизована в ряде знаковых судебных дел под эгидой негативной свободы — позволяя людям делать то, что они хотят, у себя в спальне, — она стала вектором негативной свободы (позволяющей делать то, что хочется, не причиняя вреда другим). Потребительский рынок (в дальнейшем поддержанный технологиями) и психотерапия смогли проникнуть в пустое пространство, открытое негативной свободой благодаря тому, что Аксель Хоннет называет «рефлексивной свободой»167. Рефлексивная свобода требует от индивидуумов думать о том, чего они хотят, и заставляет их тщательно исследовать свою волю. Речь идет о самоопределении и самореализации желаний и субъективности. Согласно Хоннету, рефлексивная свобода бывает двух видов: кантовская — рациональная (она спрашивает себя, соответствует ли она рациональным целям и стремится ли к независимости) и гегелевская — романтическая (она спрашивает себя, выражает ли она истинное «я»). С социологической точки зрения романтический характер рефлексивной свободы был активно организован на потребительском рынке и в его технологических аватарах (дающих возможность бесконечно выражать подлинные желания, стремления, импульсы, потребности). Ее рациональный характер был выражен в психотерапии, которая представляет собой огромный институт для организации и тщательного изучения воли, руководствующейся идеалом независимости. Сочетание потребительского рынка и психологии имело силу, подобную той, которую Питер Браун приписывал христианству, по его словам, оно заставило волю одержать победу над космосом»168. Психология и потребительский рынок заменили «волю» на «(индивидуальное) желание», сделав сексуальное желание основной моделью для других форм желания, сделав саму сексуальность нравственной и предложив методы и практики для освобождения и реализации сексуальных желаний. Сексуальность, которая была одной из главных политических сфер феминисток и гомосексуалистов, стала политически запутанной территорией, областью для искоренения источника патриархата и в то же время поворотной платформой для широкого спектра потребительских практик. Эти различные социальные силы изменили место сексуальности в родстве, браке и в более широких представлениях об индивидуальности.
Первым значительным воздействием сексуальной революции и тем, что сделало ее по-настоящему современной в философском смысле этого слова, стал ее радикальный сдвиг к имманентности (имманентность (
Отделив сексуальность от системы родства, то есть освободив от большинства правил эндогамии, от космологического видения, в котором мужчины, женщины, сексуальность и космос образуют единое целое, и от представления о супружеских телах, образующих единую плоть, «свободная» или «освобожденная» сексуальность создала новый план имманентности, в котором сексуальное тело стало своей собственной, самоотносимой точкой отсчета, отделенной от других тел и индивидуумов. Если бы сексуальность была «естественным инстинктом», сексуальное тело могло бы стать чистой физиологией, управляемой гормонами и нервными окончаниями. Она подверглась тому же процессу, что и природа под рациональным взором науки: она лишилась значений, которые связывали личность с более широкими космологическими или нравственными представлениями об индивидуальности, а тело стало материальной субстанцией, материей, наделенной собственной волей, стремящейся к собственному удовольствию, теперь понимаемой как биологическая сила (или как потребность) и как собственность отдельно взятого индивида. Точнее сказать, такое самоотносимое сексуальное тело искало смысл в аутентичности собственной личности, в удовольствии и самоутверждении, предоставляемых потребительским рынком и терапией.