Впервые за все время нахождения в неволе пожалела о том, что у меня нет телефона и отсутствует любая возможность узнать о том, что вообще происходит в мире за стенами СИЗО.

Тем не менее, конвоиры каждый день сменяли друг друга, продолжали приходить передачи, солнце вставало утром и садилось вечером. Это означало, что мир не рухнул, хотя мог бы, учитывая, что Лазарев не исполнил свое обещание.

Тот факт, что я снова оказалась в камере-одиночке изолятора временного содержания своего родного города, говорил о том, что на ближайшее время назначено судебное заседание по моему делу. А еще то, что я снова оказалась в отправной точке своего пути к восстановлению справедливости.

Вот только станет ли эта точка и окончательной, закольцевав этот порочный круг? Или будет началом нового этапа — этапа исполнения наказания в виде лишения свободы за преступление, вины в котором я до сих пор не чувствовала.

У меня было предостаточно времени для философских рассуждений на тему того, виновата ли я в произошедшем. Для мыслей о том, заслужила ли я всё то, что со мной происходит. О том, в какой момент моя жизнь свернула с гладкой утоптанной тропинки в дремучие дебри темного леса, полного опасностей и чудовищ, подстерегающих за каждым поворотом. И однозначного ответа на этот вопрос я так для себя и не нашла.

Возможно поэтому я до сих пор и сомневалась в том, стоит ли давать показания и какими они вообще должны быть. Не хотела больше брать на себя ответственность за неправильный выбор. По этой же причине я, наверное, до сих пор ждала, что Лазарев сделает этот выбор за меня.

Надеялась, что в изоляторе встречу кого-то, у кого смогу осторожно выведать о том, как дела у Дэна. Однако и этот план оказался невыполнимым — все сотрудники, с кем я успела столкнуться с момента возвращения, были незнакомыми и малообщительными.

— Ясенева, передачу прими, — громыхнуло из лязгнувшего дверного окошка, и чья-то рука просунула в него небольшой пакет и опись.

Отправителем значилась Аллочка, и это радовало. Поставив подпись в нужном месте, вернула опись сотруднику, а сама заглянула в пакет в надежде, что найду там какую-нибудь записку от подруги. Но записки не было.

Зато был новый спортивный костюм, непрактично белый, брендовый и явно дорогой, без слов говоривший о том, что Аллочка хотела меня поддержать и порадовать. И кроссовки, тоже белые, с липучками вместо шнурков. Еще я нашла внутри упаковку шоколадных конфет и печенья и на минуту предалась ностальгии по нашим с ней посиделкам с любимыми вафельными тортами.

Красивый костюм я решила оставить для суда, а сама, зевая, улеглась обратно на кровать.

Токсикоз, к счастью, закончился, сменившись постоянной сонливостью, беспричинной раздражительностью, нервозностью и беспокойством, хотя последнее, пожалуй, могло быть следствием происходящих событий, а вовсе не беременности.

Первое время я запрещала себе думать о ребенке или привязываться к нему, готовя себя к худшему. С учетом происходящего впереди меня вполне мог ждать выкидыш или аборт. Однако что-то внутри изо-всех сил сопротивлялось принятому решению, как и признанию вероятности подобных исходов.

Часто ловила себя на том, что постоянно кладу руку на живот, будто бы, чтобы согреть, стараюсь двигаться осторожнее и мягче и даже мысленно разговариваю с тем маленьким человечком, который, судя по результатам теста уже несколько месяцев должен жить у меня внутри.

Почти успела задремать, когда неприятный металлический лязг двери выдернул меня из состояния сонливости.

— Ясенева, к тебе посетитель.

Встрепенулась, вскочив с кровати так резко, что даже голова закружилась. Поскольку дело передано в суд, кроме Дэна ко мне прийти некому.

— А кто? — спросила, отчего-то не выдержав неизвестности, пока одевала кроссовки.

И получила от сотрудницы изолятора, звякающей связкой ключей ответ, которого совсем не ожидала

— Следователь.