— То есть ранее состояли в романтических? — уточнил следователь. — Он утверждает, что у вас был повод для мести, что вы преследовали его. Масса свидетелей видела вас вместе на воскресном благотворительном вечере «Крыльев».

Ёшкин кодекс! Как Соколов всё в свою сторону повернул. Мне бы научиться так виртуозно врать.

— В таком случае, подождем, пока состояние здоровья позволит Матвею присутствовать на очной ставке, — ответила я хмуро. — Там и разберемся.

— Само собой, — елейно улыбнулся Прокопьев, однако именно его такая улыбка делала смешным и жалким. — А что вы можете рассказать о бейсбольной бите, обнаруженной в ходе осмотра вашей машины?

— Играла ею в бейсбол.

— Правда? А повреждения на ней говорят о другом. Как и отсутствие мяча.

— Мяч потерялся, — со скучающим видом пожала плечами я. — А повреждения, кто знает, откуда они взялись? Я забыла об обстоятельствах.

Прокопьев с демонстративной задумчивостью постучал пальцами по столу:

— Может тогда, когда вы нанесли ею удар по голове Резникова?

— Нанесла, а потом сама себя похитила, оставив биту в машине? — усмехнулась я.

— Не нужно отвечать вопросом на вопрос и устраивать клоунаду. Как вы вообще нашли этот дом? Как продумали свою месть? При чем здесь вообще Резников, если мстили вы Соколову?

Мне со своей стороны клоунадой казался каждый вопрос Прокопьева.

— Никому я не мстила. Я отвечу в последний раз: меня похитили и держали взаперти в доме на Лазурной. Планировали давить с помощью меня на Лазарева, а потом убить. Мне удалось сбежать, но каким образом загорелся дом — понятия не имею. Иных показаний я давать не намерена и на ваши вопросы отвечать отказываюсь.

— Желаете воспользоваться правом, предусмотренным статьей пятьдесят первой Конституции?

— Нет. Пятьдесят первая предусматривает право не свидетельствовать против себя или своих близких, а я просто не желаю разговаривать конкретно с вами.

И действительно, я вдруг отчетливо поняла, что от этих допросов не будет толку. Особенно до тех пор, пока я не определюсь с позицией защиты. А потому и от сомнительного удовольствия общаться с Прокопьевым вполне могу отказаться.

— Дежурный, — громко крикнула я, зная, что через дверь и решетку меня услышат в дежурной части изолятора. — Мы закончили.

Обычно об этом сообщал следователь или адвокат, но и держать подозреваемых в следственной комнате без их на то желания тоже было нельзя. Явившийся для моего сопровождения в камеру сотрудник недоуменно посмотрел на Прокопьева, прожигавшего меня недовольным взглядом.

— Мы закончили, — повторила я с нажимом. — Проводите меня в камеру, пожалуйста.

— Ты об этом пожалеешь, — процедил следователь, с мрачным видом наблюдая за тем, как открывается клетка и меня заковывают в наручники. — Это здесь ты такая смелая и дерзкая, а когда тебя этапируют в СИЗО (прим. Следственный изолятор) станешь гораздо покладистей, тогда и поговорим.