Адвокат осторожно сжал мои плечи, приводя в чувство и отрывисто пробормотал лишь одно слово:

— Потом.

— Денис, вам лучше переместиться в комнату для следственных действий, — посторонний голос напомнил о том, что в холодном и полутемном коридоре изолятора мы не одни.

— Понял, — отозвался Дэн и, видя, что мне уже лучше, помог подняться и поднялся сам.

Голос принадлежал незнакомому мужчине в форме сотрудника полиции. Его выражение лица тоже было серьезным и полным беспокойства, но в отличие от Дэна он вряд ли переживал за меня. Скорее его волновала возможность навлечь на себя проблемы нарушением местного распорядка.

— Я не стал вызывать скорую, понимая, чем ей это грозит, — произнес сотрудник изолятора, обращаясь к Лазареву, когда мы вместе шли за ним к кабинетам, в которых обычно производили допросы. — Но, если нужно, могу зафиксировать факт ухудшения самочувствия.

— Нет, — коротко бросил Дэн, найдя мою руку и сжав ее в своей. И тепло его ладони расползлось внутри приятным ощущением комфорта и безопасности, абсолютно чуждым окружающей обстановке. — И даже в случае, если это повторится, будет лучше, если ни одного рапорта об этом в ее личном деле не будет.

Постепенно возвращаясь к действительности, поняла, о чем они говорят. Любые сомнения в моем психическом здоровье вызовут необходимость назначения психолого-психиатрической экспертизы и, как следствие, возможность назначения принудительного лечения в качестве наказания.

Иногда обыватели ошибочно считают это лучшей участью, нежели грозящее тюремное заключение. Я же, тут же живо представив себя накачанной седативными препаратами пациенткой психиатрической больницы, испуганно поежилась. Дэн перевел на меня внимательный взгляд, но вряд ли понял причину моего страха.

— Хорошо, скажу ребятам, — согласно кивнул сотрудник, открывая перед нами дверь свободного следственного кабинета. — Наручники надевать не буду, но все остальное по протоколу, не обессудь.

Квадрат три на три метра вмещал в себя клетку с выкрашенными в серый металлическими решетками, стул со столом за ее пределами и еще один стул внутри. Одной лампы под потолком было достаточно, чтобы осветить все это сомнительное великолепие, а в малюсеньком окошке под потолком проглядывало беззвездное вечернее небо.

— Спасибо, Сань, — устало поблагодарил Дэн.

Когда я оказалась внутри клетки, заставившей меня посочувствовать животным из зоопарка, и без сил опустилась на деревянный стул внутри нее, Саша, кем бы он ни был, наконец, оставил нас вдвоем.

— Я был на допросе в полиции, когда мне позвонил начальник изолятора и попросил срочно прийти. Мы с ним учились вместе, — ответил Дэн на мой невысказанный вопрос. — Как ты?

Он тоже сел, привычным жестом одернув брюки и пристально уставился на меня, пытаясь оценить степень паршивости моего состояния по внешнему виду.

— Это по моей вине начался пожар, — слабым голосом повторила я, поскольку именно этот факт сейчас казался самым важным. — Когда за моей спиной захлопнулась решетка, я все вспомнила. Я и правда виновата, Дэн.

— Для меня это не имеет значения, клубничка, — ободряюще усмехнулся он. — Мне гораздо важнее то, как ты себя чувствуешь.

И я уже хотела признаться ему в том, что чувствую себя скверно, нажаловаться на все «пятьдесят оттенков дискомфорта», которые успела испытать в изоляторе временного содержания за несколько часов, но почему-то слова застряли у меня в горле.

Во взгляде Лазарева, в его напряженно застывшей позе, в широких бровях, сведенных на переносице, было столько вины, что я не смогла усугубить его боль. Он и без того грыз себя изнутри самобичеванием по поводу моего нахождения здесь и собственной невозможности что-либо изменить.

Поэтому, произнесла, стараясь быть максимально убедительной: