— Мне ли не знать.

Он хмыкнул и замолчал, проверяя правильность заполнения документов и внося данные обо мне в специальный журнал.

— Ева Сергеевна, а почему вас в комитете не дактилоскопировали? (прим. речь о «снятии» отпечатков пальцев)

— Не знаю, забыли, наверное, — пожала плечами я, совершенно забыв о том, что это тоже часть необходимых формальностей.

— Еще бы, краевикам вечно не до этого. Надя! — зычно позвал он. — Принимай новенькую.

А когда вызванная сотрудница изолятора выглянула из соседнего кабинета, добавил уже мне:

— Что же, добро пожаловать, Ева Сергеевна.

Я кивнула, ощущая в этой фразе сарказм, которого он, возможно, туда и не вкладывал, и пошла следом за Надей, оказавшейся грузной женщиной лет сорока, чья форменная одежда выглядела маловатой размера на три. Большая связка ключей, надетая на металлическое кольцо, прикрепленное к её портупее позвякивала при каждом шаге.

— Это тебя в комитете так отделали, Ясенева? — деловито спросила Надежда, пропуская меня вперед.

Ну вот, стоило попасть в изолятор, и привычное уважительное «вы» куда-то подевалось, канув в лету вместе с обращением по имени-отчеству.

— Нет, — ответила честно, но уточнять где именно тоже не стала, посчитав, что меня и мои синяки сейчас лучше всего характеризует фраза «где взяла, там больше нет».

Надя, к счастью, тоже не планировала лезть ко мне в душу, почувствовав моё нежелание общаться. В странной комнате с неаккуратно прибитыми к полу стульями и небольшим столом, личный досмотр произвела практически молча, ограничившись лишь командами и вопросами, без которых было не обойтись, вроде:

— Шнурки из кроссовок вытащи. И ценности все с себя сними, они в сейфе храниться будут.

И я послушно сняла и положила на стол три сережки, кулон из белого золота на тонкой леске и помолвочное колечко, которое Дэн ночью снова надел на мой безымянный палец. Кажется, оно оказалось таким же несчастливым, как и моё сожженное свадебное платье. Вытащила шнурки из кроссовок. Это, видимо, чтобы я на них не повесилась «на радостях».

— Вещи твои где?

— Позже привезут.

Пользуясь тем, что Надя сняла с меня наручники во время досмотра, я все же обняла себя руками и растерла замерзшие и покрывшиеся мурашками предплечья.

— Руки давай, — скомандовала женщина и мне пришлось подать ей обе ладони, чтобы она, обмакнув специальный валик в черную краску, закрасила по очереди подушечки моих пальцев.

После этого Надежда с силой, давя до боли, пересняла следы пальцев в дактилоскопический бланк, где черные полосы отпечатавшихся завитушек напомнили мне о кельтских узорах татуировки на груди Дэна.

Чем больше я запрещала себе думать о Лазореве, чтобы окончательно не расклеиться, тем чаще мысли о нем возникали в моей голове. Всё вокруг вызывало навязчивые ассоциации с Дэном, от мрачно-серого цвета стен до воспоминаний о том, что он сам год назад был на моем месте. И не сдался, а вышел из той истории победителем. Может мне тоже стоило бы взять с него пример?