– Выходит так, – кивнул Спешнев. – Своих резервов у Багратиона, видимо, не осталось.

Хм! Так было и в моем времени. Но там Багговут воевал на южном фланге у Утицы. Здесь же пошел к флешам – по крайней мере, силой одной дивизии. И сами флеши не захвачены. Что-то изменилось в этом мире…

Что конкретно, я узнал вскоре. Под Семеновской нам пришлось отбиваться от поляков, где Багратион получил пулю в грудь. Опасное ранение, но не смертельное, как в моем времени. Хотя и там генерала могли спасти, не вмешайся его дурной характер. Здесь я решил не давать ему шанса, и влил в князя лошадиную дозу лауданума. Пусть спит. Армией ему все равно не командовать, так пусть живет. Помните, говорил, что собираюсь спасать Багратиона и, возможно, Сен-При? При штабе дежурили два моих санитара, получившие строгие инструкции. При ранении генерала перебинтовать, напоить лауданумом и везти к Виллие. Бессознательного генерала тот бы прооперировал. Не срослось. Багратион получил другую рану, а Виллие приехал в Семеновское сам, где и огорошил меня новостью.

Шагая в расположение батальона, я матерился, не сдерживаясь. Мать вашу, императорскую! Много раз и в самых похабных позах! Выдернуть офицера из боя ради каких-то мозолей! Ладно, я, но Виллие! Именно он в моем мире сумел организовать эвакуацию большинства раненых из Москвы, и те не погибли в пожарах. Да что ж это такое! Мозоли ваши вам в глотку!

Странно, но в этот миг я ощущал в себе двух людей. Один громко ругался, проклиная начальство, а второй тихо радовался. Тому, что покинет это поле смерти и не увидит более ни ядер, бьющих в живых людей и рвущих их на куски, ни окровавленных штыков французов, ни их злобных лиц. Ощущать такое было подло, ни прогнать из головы эту мысль не получалось.

– Повезло тебе, Платон! – сказал Спешнев, когда я доложил ему о приказе. – В Петербург поедешь, к самому государю. Я вот там не бывал, и его величество никогда не видел. Куда нам! – вздохнул он.

– Я вернусь.

– Вряд ли, – покрутил головой он. – Такой случай упускать нельзя. Но все равно спаси тебя бог. Того, что ты сделал для меня и других в батальоне, забыть невозможно. Я распоряжусь, чтоб тебя собрали надлежащим образом.

Он повернулся и ушел. Мне показалось, что на последних фразах его голос дрогнул, а глаза повлажнели. Да и я сам… Ко мне подошел Синицын.

– Сымайте мундир, ваше благородие! – предложил сходу. – Он испачкался и порван. Почистим и заштопаем. Дать бы новый, да только взять негде, – он вздохнул.

– Не беда, – сказал я. – В Петербурге пошью новый. Деньги есть.

– Возьмите! – он протянул мне холщовый мешочек. Я заглянул внутрь. Там лежало двое часов, золотых.

– Откуда?

– У казаков были. Семен Павлович велел собрать их и похоронить, пока есть время – выручили они нас. Кто бы мог подумать? Охальники и грабители, а пожертвовали собой. Царство им небесное! – прапорщик перекрестился. – Вот на них часы и нашли. Мертвым без нужды, а вам пригодятся.

Синицын снова вздохнул.

– Одни возьму, – сказал я. – Мои француз штыком разбил. А вот вторые…

Я задумался, затем, вытащив из мешка часы, направился к артиллеристам, которые под присмотром Кухарева чистили орудия. Раненого штабс-капитана Зыкова увезли в лазарет, и Ефим остался единственным офицером у пушкарей.

– Ефим Игнатьевич! – окликнул прапорщика.

– Слушаю, ваше благородие! – повернулся он ко мне.

– Держи! – я вложил ему в руку часы. – Это за выстрел по флеши. Если бы не вернулся и не выпалил – конец бы нам всем.