Первоначально Уокер остановил свой выбор на местности, называемой Адолинанго, название которой в переводе означает «тот, кто наблюдает за племенами». Значение этого названия заключается как раз в том, что Нкомбе разрешал прибрежным племенам орунгу и нкоми доходить только до этого места и не давал им возможности подыматься дальше по реке и вести торговлю с племенами, живущими за пределами его владений.

Однако вскоре Уокер заметил, что избранное им место для фактории неудобно, так как песчаные отмели не дают возможности паровым судам его компании подходить к берегу во время сухого сезона. Тогда он перенес свои склады на островок посередине реки, находившийся во владениях другого «короля» — Реноке. Островок этот назывался Агума, т.е. «деревья», а теперь известен под именем Ламбарене. Местные жители объясняют происхождение этого названия следующим образом. Когда Нкомбе узнал, что Уокер хочет покинуть его владения, то будто бы сказал ему с насмешкой «ламбарени» — «ну, попробуй». Так было положено начало нынешнему городу Ламбарене.[155] В условиях Габона теперь — это относительно крупный центр, связанный с Либревилем и Браззавилем автотрассами и имеющий даже свой, хотя и небольшой, аэродром.

Вся деятельность доктора Альберта Швейцера связана с больницей. Он был всецело поглощен работой по устройству помещений, оборудованию их, уходом за своими пациентами, стремился облегчить их участь. При оказании врачебной помощи ему приходилось в первую очередь учитывать расовую принадлежность обращавшихся к нему больных: белые или черные. Именно этим объясняется то, что он постоянно называет местное население неграми, т.е. применяет чисто специальный научный термин, принятый в антропологии. В настоящее время в советской литературе местное коренное население Африканского материка обычно называют африканцами, считая, что название негр — обидно. Между тем это не совсем точно. Во-первых, среди коренного населения Африканского материка, то есть именно африканцев, различается несколько расовых типов. Весь север Африки населен народами индо-средиземноморской расы, к которой принадлежат и народы Южной Европы — представители белой расы. Затем среди населения, обитающего в тропической Африке южнее Сахары, различают два основных расовых типа — негрский и эфиопский. Сходные до некоторой степени по темной окраске кожи, они тем не менее различны во многих отношениях. Наконец, на юге материка аборигенное население — бушмены и готтентоты. Поэтому обобщить все коренное население Африки одним наименованием — африканцы — с точки зрения антропологии нельзя. А между тем для врачей различие в антропологическом типе, точнее расовой принадлежности, весьма существенно, так как каждая раса имеет свои унаследованные от далеких предков предрасположения к одним и иммунитет к другим заболеваниям. Так, европейцы страдают от различных видов тропических лихорадок, особенно желтой лихорадки, нередко кончающейся для них смертью, тогда как негры этим заболеваниям либо не подвержены, либо переносят их гораздо легче. Обо всем этом пишет сам Альберт Швейцер. Поэтому он, как врач, прежде всего привык называть чернокожее население Африки неграми, что и сохранено в переводе. Надо заметить, что сами африканцы, обитатели так называемой черной Африки, где был принят французский язык, не считают для себя обидными выражения «культура негров», «искусство негров» и т.д. Несколько иначе обстоит дело в англоязычных странах, бывших прежде колониями Англии, где вошли в употребление обидные прозвища вроде «ниггер» и слово «негр» приобрело оттенок уничижительности. Но Габон — страна, где был принят французский язык. Швейцер в это наименование никогда не вкладывал пренебрежительного значения, потому что смотрел на своих пациентов с точки зрения врача, а в антропологии термин «негрская раса» общепринят. Более того, он не только не считается уничижительным, но теперь нередко чернокожие африканцы гордятся своей принадлежностью к черной расе, отмечая этим порою свое превосходство над белыми. В частности, это сказалось на «теории негритюда», создатель и пропагандист которой не кто иной, как президент Республики Сенегал Леопольд Седар Сенгор. Его взгляды на «негритюд», призванный омолодить старую, погрязшую в индивидуализме и эгоизме культуру Западной Европы и Северной Америки, как раз исходят из сознаваемого черными африканцами своего превосходства над белыми. Не углубляясь в эти вопросы, сами по себе весьма интересные и важные для этнографов, социологов и психологов, отмечу, что Швейцер был прежде всего врач и ему необходимо было учитывать расовое различие своих пациентов.

Предрасположенность и соответственно невосприимчивость к тем или иным заболеваниям определяется приспособленностью каждого из расовых типов к окружающим его условиям: во-первых, к климату, т.е. влажности, температуре и т.п., и, во-вторых, к режиму питания.

До появления португальцев на берегах Западной Африки режим питания местного населения существенно отличался от нынешнего. Свои дневники и записки Швейцер составлял, когда история народов Африки была почти неизвестна. Поэтому в них иногда встречаются неточности. Так, например, он пишет: «Весь ужас Экваториальной Африки заключается в том, что там не растет и никогда не росло ни плодовых растений, ни фруктовых деревьев. Банановые кусты, маниок, ямс (диоскорея), бататы и масличная пальма не произрастали здесь искони, а были завезены сюда португальцами с Вест-Индских островов. <...> В местностях, куда эти полезные растения еще не проникли или где они как следует не привились, царит постоянный голод»[156] и т.д. В другом месте читаем: «Бататы..., сладкий картофель, как и бананы, да и почти все полезные растения, не являются в Экваториальной Африке исконными, а завезены сюда португальцами» (с. 208).

В этих словах отразилось представление об истории культуры народов Африки, распространенное в начале нашего века. Из перечисленных здесь культурных растений лишь маниок появился в Африке после XV в. и ввезен был португальцами. Масличная пальма — напротив, исконно африканское растение, введенное в культуру в странах Западной Африки, где она растет в диком состоянии и распространена в полосе тропических лесов Экваториальной Африки. Так же обстоит дело и с некоторыми видами ямса, многие из которых африканского происхождения и издавна составляли основу питания многих народов Гвинейского побережья. Что касается бататов и бананов, то они были завезены в Африку из Азии задолго до появления европейцев в экваториальной ее части, во всяком случае за много веков до португальских мореплавателей XV в.

Чем же питались африканцы до того, как португальцы завезли туда в XV в. маниок и кукурузу? Изучая условия питания населения Бразилии, один из крупнейших диетологов, Жозуэ де Кастро, в своей книге «География голода» пишет об этом следующее: «Сильное и облагораживающее влияние на режим питания области оказали, несомненно, негры-рабы, вывезенные из Африки. У себя на родине, разводя различные продовольственные культуры, они создали один из наиболее здоровых режимов питания, который позволил развиться великолепному антропологическому типу атлетического сложения, неоднократно изображавшемуся на бесчисленных рисунках того времени. Об огромной физической выносливости можно судить по стойкому сопротивлению организма таким губительным факторам, как чудовищные условия их перевозки на невольничьих кораблях, зверское обращение с ними торговцев, изнурительная работа на плантациях сахарного тростника и действия патогенных агентов фауны чужой для них области. Насекомые, паразиты и болезнетворные простейшие без устали атаковали этих черных гигантов, прибывших с берегов Гвинейского залива».

Вигауд и Тролли доказали, что «до начала европейской колонизации негры Бельгийского Конго прекрасно питались, используя природные ресурсы своей области, и что товарная экономика европейских колонистов оказалась губительной для местного населения»[157].

Влияние колониализма изменило прежние условия существования коренного населения Экваториальной Африки; появление огнестрельного оружия и бесконтрольное уничтожение африканской фауны европейскими охотниками привело к сокращению охоты, дававшей прежде дополнительные источники пищи и улучшавшей растительную диету.

Разрушительное влияние европейской колонизации отмечает и сам Швейцер. Так, он пишет, что распространение сонной болезни было вызвано массовым передвижением населения. Он сурово осуждает систему принудительного труда: «Невозможно примириться с тем, что нередко имеет место: колония процветает, а туземное население вымирает из года в год» (с. 78).

Надо заметить, что именно в Габоне, — впрочем, как и во всей Французской Экваториальной Африке, — проведение железной дороги, связавшей побережье океана с течением реки Конго выше порогов Ливингстона, велось жестокими мерами и стоило многих жертв, что вызвало в свое время даже отражение в печати. Запросы депутатов, статьи во французских газетах и книги разоблачили неприглядную роль «цивилизации», принесенной европейцами в страны Африки. Об этом Швейцер почти не упоминает, но тем не менее он не мог не видеть и не знать этого. «Сколь бы ни были осторожны и справедливы действия правительства, туземцы все равно воспринимают их как тяжелое бремя и стараются переселиться в отдаленные районы, где их оставят в покое», — пишет он (с. 78). Но его оценка носит, на наш взгляд, довольно наивный характер: «Главной целью здравой колониальной политики должна быть забота о том, чтобы поддержать туземное население» (с. 78). Альберт Швейцер, будучи врачом, старался делать все, что было в его силах, чтобы облегчить страдания местного африканского населения: не мог он также не признавать нужность многих распоряжений, в конечном счете необходимых для развития экономического положения колонии, — как например улучшения средств сообщения, прокладки дорог, устройства системы связи и т.п., — но сущность всех этих мер оставалась ему не ясна. Он не задавался вопросом, в чьих интересах велось развитие колонии: коренного населения или метрополии и разного рода колониальных компаний, заинтересованных в наиболее эффективных мерах для вывоза ценных пород дерева, пальмового масла и других видов колониальных товаров, что делалось исключительно для получения прибылей, но не для развития туземного населения. Действительность, однако, противоречива. Несомненно, что развитие капиталистических отношений в колонии имело и другую сторону. Климат не допускал завоза рабочих из Европы, и младший персонал — железнодорожники, телеграфисты, команда на пароходах, рабочие в портах и на предприятиях — подбирался среди местного населения, проходил хотя и элементарную, но все же известную подготовку: обучался читать и писать, знакомился с начатками арифметики и т.п. Школьное обучение и совместная работа на предприятиях и плантациях неизбежно разрушали племенную изолированность, и понемногу создавалось то новое этническое единство, которое мы теперь называем габонцами. Многие габонцы из зажиточных семей проходили обучение во Франции и становились впоследствии чиновниками колониальной администрации. Словом, колониализм волей-неволей вынужден был создавать для себя кадры рабочих и служащих. Это особенно характерно для таких стран, как Габон, где нездоровый климат не давал возможности массового заселения земель белыми.

Всецело занятый заботами о своей больнице, Швейцер не имел времени изучать особенности быта местного населения. Он не занимался специально ни этнографическими, ни лингвистическими наблюдениями. Тем не менее необходимость заставляла его постоянно общаться с пациентами, приходившими к нему отовсюду, и он не мог не отметить многое из того, что поражало его в местных обычаях. Суждения его показывают удивительно верное понимание им особенностей быта и психологии африканцев. Так, он указывает, что полигамия, столь возмущавшая нравственность миссионеров, «глубочайшим образом связана с существующим экономическим и социальным укладом» (с. 81). Заключение совершенно справедливое и подтвержденное впоследствии исследованиями этнографов.

«Многоженство, — пишет Швейцер, — в том виде, в котором я столкнулся с ним, работая в больнице, проявило себя отнюдь не с плохой стороны», — и рассказывает дальше о больном вожде, за которым ухаживали его жены под наблюдением старшей, первой и главной его супруги: «Обе младшие жены были с нею почтительны, исполняли каждое ее приказание и готовили для всех еду» (с. 82). Этнографы, долго работавшие среди народов Африки, хорошо изучившие их быт и общественное устройство, указывали, что принципы брака у них имеют существенно иной характер по сравнению с европейскими нормами, основанными на традициях христианского понятия о греховности половых отношений. В Африке, если можно так сказать, существует не только право каждого члена рода на труд, т.е. землю предков, помощь сородичей и их защиту, но также и на брак. Обязанность каждого члена рода — продолжить жизнь своего племени, своей группы сородичей. Чем больше детей, тем сильнее родовая группа. Оставаться холостяком означает быть неполноценным членом общества. Поэтому там нет ни старых дев, ни холостых мужчин. Идеалом считается иметь как можно больше детей и соответственно нескольких жен. Отец обязан предоставить возможность своему сыну внести выкуп за первую жену, но следующих жен сын должен приобретать сам. Отношения между супругами строго регламентируются. Среди жен всегда выделяется главная — обычно первая из жен, все остальные подчиняются ей. Муж и жена не должны сожительствовать во все время кормления ребенка, что продолжается обычно года два-три. При отсутствии детей брак расторгается, и в этом случае жену возвращают ее родителям, требуя замены. Более того, даже при соблюдении всех полагающихся обрядов и выплате ритуальных даров, требующихся обычаями, новобрачных не называют мужем и женой до появления первого ребенка. Лишь после его рождения в общественном мнении супруги становятся брачной парой: мужа называют тогда «отцом», жену его — «матерью такого-то». Обязанности женщины многообразны и тяжелы. Она должна готовить пищу (для чего ей необходимо на всю семью натолочь зерна, растереть маниок), наблюдать за огородом, выполнять тяжелые работы по возделыванию и охране полей, немало сил берет постоянная прополка земельного участка, собирание хвороста и доставка воды. Поэтому нередки случаи, когда сама жена требует, чтобы муж позаботился обзавестись в помощь ей второй женой. Нередко внесение выкупа за жену представляют себе в виде покупки. Это глубочайшее заблуждение.

Экономическая ценность выкупа за жену первоначально не имела значения: несколько ножей или мотыг особой формы, определенное число орехов кола, тканей и т. п. носило скорее символический характер. Однако с появлением товарно-денежных отношений положение изменилось, и выкуп за жену стал понемногу приобретать характер покупки, чего не было в доколониальное время, когда на браки смотрели как на укрепление связей между родственными группами. Миссионеры со свойственной большинству из них религиозной нетерпимостью испытывали немало затруднений в борьбе с установившимися в традиционном африканском обществе взглядами на многоженство. Они сами оказывались в затруднении, когда их питомцы, изучавшие историю церкви, указывали им на образ жизни ветхозаветных патриархов, имевших, подобно Аврааму и Иакову, нескольких жен. Поэтому проповедь ислама, допускавшего полигамию, имела несравненно больший успех среди африканцев, так как он лучше соответствовал их привычным взглядам на брак. Католическая церковь поэтому уже в первой половине XX в. разрешала не настаивать на соблюдении единобрачия своих прихожан африканцев, принявших христианство.

Многие правительства освободившихся от колониализма стран Африки пытались внести в законодательство разделы, запрещающие многоженство, но вынуждены были потом отказаться от этого. Другие же вообще не пытались менять установившиеся порядки, связанные теснейшим образом с существованием во всех странах Экваториальной Африки большой полигамной семьи. Швейцер отмечает положительные стороны этого института, присущие самим основам древнего общественного строя (обычно называемого «традиционным») африканских народов, обычаев, сложившихся задолго до появления европейцев[158].

Долгое общение с местным населением показало А. Швейцеру необходимость поддержания своего авторитета, для того чтобы быть в состоянии производить все работы по сооружению построек и поддержанию порядка в больнице. Большинство европейских предпринимателей и путешественников для укрепления своего авторитета прибегало к силе, угрозам и даже побоям, чтобы заставить выполнять необходимые работы, утверждая, что негр слушается лишь тогда, когда его бьют, или опасаясь наказания. Так постепенно в кругах колониалистов рождалась легенда о прирожденной лености негров. Нет ничего более неверного, чем эти утверждения. Надо знать, сколько труда приходится затрачивать африканцам, чтобы под палящими лучами тропического солнца обрабатывать в чаще тропического леса свой участок.

Для традиционного уклада жизни народов, живущих в тропическом лесу, характерно так называемое подсечно-переложное земледелие, связанное с постоянной сменой мест поселения. Как только истощается плодородие земли вблизи деревни, обитателям ее приходится переходить на новые места и вновь вырубать лесные участки или подымать заново залежи, остававшиеся невозделанными в течение восьми-десяти, а то и более лет. Необходимо выкорчевать кустарник, вырубить мелкие деревья, обрубить сучья крупных деревьев, вскапывать почву после выжигания, сажать растения, а затем ухаживать за ними, охранять их от птиц и животных. Достаточно вспомнить, какого труда стоит приготовление муки из маниока: надо прежде всего вымачивать клубни, чтобы удалить из корней синильную кислоту, затем сушить и растирать их в муку. Работа на зернотерках или толчение в ступках берет очень много труда и сил. Швейцер совершенно справедливо говорит, что негры — а он, как было уже сказано, пользуется именно этим антропологическим термином — работают хорошо тогда, когда им ясна цель работы. Как только речь идет о незнакомой или неясной для них цели, они стараются избегать излишних усилий, и поэтому постоянно требуется за ними присмотр. Но, что важнее всего, — необходимо понять их психологию и действовать всегда в соответствии с их обычаями. Множество случаев такого рода описано им в чрезвычайно интересных «Африканских охотничьих рассказах» (с. 287). В них повествуется, например, как Швейцеру приходилось выступать в роли судьи при разборе палавры, когда в своих решениях он руководился не установлениями белых, а решал дело в полном соответствии с местными обычаями и действовал в духе привычных для африканцев Габона нравов. Во всех этих случаях он не должен был терять своего авторитета, не должен был позволять себе вступать в какие-либо пререкания или споры, иначе его решения не уважались бы. Он был в глазах населения Нганга — так называют на языках банту лиц, пользующихся безусловным авторитетом: колдунов, знахарей, ведунов, а прежде и кузнецов, которых признавали тайноведами. Вообще не следует думать, что Швейцер в обращении со своими пациентами был излишне мягок, доверчив, нерешителен. Ему постоянно приходилось поддерживать порядок на территории больницы, следить за выполнением своих распоряжений и терпеливо и неуклонно требовать их выполнения. При этом ему необходимо было считаться с местными нравами. Так, при рождении ребенка он позволял намазывать родильницу и новорожденного белой глиной: обычай этот настолько укоренился среди местного населения, что воспретить этот обряд было бы неразумно, тем более что само по себе намазывание не грозило никакими вредными последствиями. Словом, работа доктора требовала постоянного напряжения и большого такта. Это видно, между прочим, из того, как вел себя Швейцер во время войны. Надо сказать, что авторитет колониальных властей и не только всего белого административного чиновничьего аппарата, но и всей миссионерской деятельности со времени первой мировой войны сильно пошатнулся. До того в массе своей африканцы думали, что белые все в целом составляют единое племя, в чем убеждала их проповедь миссионеров, вещавших о любви и мире между всеми во имя Христа. Между, тем военные действия разразились и на территории Африки, и коренное население узнало, что белые враждуют между собой и слова их расходятся с делами. Колониальные власти набирали войска среди африканцев: англичане отдавали предпочтение народу хауса, из которого составляли полки для отправки их в Южную Азию; французы среди народов манде формировали полки сенегальских стрелков; немцы в Восточной Африке набирали солдат аскари из местного населения. В этих условиях доктору Альберту Швейцеру не оставалось ничего иного, как ввести своеобразную цензуру, не давая своим пациентам читать газеты и смотреть картинки с изображениями военных действий на полях Европы.

Швейцер чрезвычайно трезво оценивал положение дел. Он с горечью и болью писал, что много страданий и несправедливостей было принесено народам Африки европейскими купцами, работорговцами, колониальными деятелями: «Что же сотворили белые разных национальностей с цветными после того, как были открыты заморские страны? <...> Кто опишет все несправедливости и жестокости, которые племена эти претерпели за несколько столетий от народов Европы! Кто отважится измерить те бедствия, которые мы им причинили, завезя в колонии спиртные напитки и отвратительные болезни!» (с. 107).

Немало труда причиняло доктору племенное различие его пациентов. Не всегда отношения между племенами бывали мирными, и нередко члены одного племени оставались равнодушными к страданиям иноплеменников. Особенно часто Швейцер упоминает о бенджаби — небольшой этнической группе, обитающей к югу от Ламбарене на довольно большом расстоянии в густом тропическом лесу. Нравы и обычаи этой народности мало известны, но, по-видимому, отношения между ними и племенами группы мьене — галуа, орунга и другими — далеко не всегда бывали дружественными. Швейцер пишет о тех затруднениях, которые причиняло ему непослушание бенджаби, но с тем большим удовлетворением он вспоминает, как тепло и радостно приветствовали его те самые непослушные бывшие пациенты, встретившиеся с ним на одном каком-то лесном участке: «...они мигом прибегают к нам, и лица их светятся радостью!» (с. 165).

Главный и основной вопрос, говорит Швейцер, — как сочетать дружелюбие с авторитетом. Всякий, кому приходилось работать в Африке, знает на собственном опыте, как это важно. В словах Швейцера нет никакого преувеличения. Долгий опыт работы в среде африканцев показал Швейцеру, как много прекрасных черт открывается в людях, которых многие европейцы, незнакомые с бытом и невнимательные к людям, считают дикарями. Швейцер видел в каждом из своих пациентов прежде всего человека и относился к нему с уважением, но был одновременно с этим требователен и настойчив там, где это бывало необходимо.