²⁰⁸ Станиславский перечисляет имена деятелей сцены, в творчестве и в теоретических трудах которых с наибольшей явственностью выражены принципы двух направлений в искусстве – искусства представления и искусства переживания. В воспоминаниях Л. Я. Гуревич (со. «О Станиславском», М., изд. ВТО, 1948, с. 140–142) рассказывается о том, как Константин Сергеевич искал в «старых книгах», особенно в тех, которые были написаны крупными актерами, поддержки собственным мыслям. Гуревич делала для него выписки из трактата Луиджи Риккобони «Мысли о декламации» и запомнила радость Станиславского от совпадения новых догадок с высказанными еще в 1737 году взглядами старого итальянского актера-теоретика. «О, миленький, миленький! душоночек! Обнял бы… расцеловал бы его!» – говорил он с бесконечной нежностью в голосе и, не помня себя, простирал к нему руки, словно видя его перед собой и желая прижать его к сердцу. Я записываю эту сцену – его слова, его движения, – с полной точностью, потому что они глубоко поразили меня своей неожиданностью, детской непосредственностью и страстностью… С величайшим вниманием вникал он в тонкие противоречия и скрывающиеся за ними верные мысли Дидро […], с увлечением читал выдержки из размышлений умного реалиста Иффланда… Помню, я рассказывала ему о Лессинге, Гете и Шиллере как деятелях театра […], об Экгофе и великом Шредере… Один раз, когда мы говорили об Экгофе, судьба которого, очевидно, взволновала его, он вдруг замолк, лицо его изменилось, стало каким-то тихим, торжественным и до того прекрасным, что я не решилась спросить, о чем он думает. Потом он словно опомнился и произнес вполголоса с нежной улыбкой: «Мне показалось, что тень его прошла мимо нас…» И, еще помолчав, добавил: «Кто знает! Может быть, он почувствовал, что мы говорим о нем, понимаем его…» (там же, с. 141–142).