СР Знаете, я не могу сказать, что в юности что-то задумывал. Правда, тяга к литературе была с детства – это помню. Я даже сочинял стихи. Никому не показывал, стеснялся. Но одно стихотворение принес в школу. Это был подарок товарищу Сталину – к его 70-летию. 1949-й год, значит, мне 11 лет. Вся страна готовилась к юбилею вождя, и дети делали ему подарки. Вот я и сочинил стихотворение. Написал от души, хорошо написал – так мне казалось! Подал тетрадный листок учительнице, она, надо сказать, у нас была «строгая, но справедливая». Класс у нее – лучший в школе, дисциплина образцовая, все ходили по струнке, ее слово было высшим авторитетом. Я ждал похвалы. А она прочитала, швырнула мне листок назад и говорит – сердито так, зло:

– Ты что это принес? Рисом надо! Рисом!

Это значило – раскрасить картонку, а текст наклеить из рисовых зернышек. Поветрие было такое. Брали какой-нибудь лозунг или словесный штамп: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство», «Один сокол Ленин, другой сокол Сталин», «Мы так Вам верили, товарищ Сталин, как, может быть, не верили себе» (Исаковский). Эти слова выкладывали зернышками, аккуратно наклеивали на картонку. Цветочки подрисовывали, красивую рамочку. Это был подарок товарищу Сталину. Понимаете? Джамбула дарили в рамочке, Исаковского. А я от себя написал, от души – свое, сокровенное, да складно так получилось: гладко, в рифму, не хуже, чем у Исаковского. И она мне говорит: рисом!

Я был уязвлен до глубины души. Порвал листок на мелкие кусочки. Товарищ Сталин остался без моего подарка. Стихов я больше не сочинял. В школе математика, физика давались мне лучше, чем русский язык. В диктантах делал одну-две ошибки. По всем предметам отличник, а по русскому языку – четверка.

В 9-м классе у нас появилась новая учительница литературы – Екатерина Дмитриевна Чемоданова. Совсем молоденькая, только что окончила филфак, значок университетский на лацкане. Уроки – сплошные дискуссии, споры!

Да что в ней хорошего – в этой Татьяне Лариной? А почему Печорин – лишний человек? А «Отцы и дети»? А сны Веры Павловны? В десятом классе пошли советские классики. «На дне» Горького – это куда ни шло, но вот Маяковский, поэмы «Владимир Ильич Ленин», «Хорошо!»

Моя милиция меня бережет. Это после Пушкина, Лермонтова, Некрасова! Там Дед Мазай и зайцы, а тут Говорим Ленин – подразумеваем партия. Мне это жутко не нравилось, зарифмованная газета. Я доказывал: он, может быть, и горлан, и главарь, но никакой не поэт. Я это говорил на уроках и «уводил за собой класс». А ведь он «лучший, талантливейший». Учительница, бедняга, не знала, как меня унять. Слава Богу, уже была Оттепель. Обошлось без последствий.

Зато я снова влюбился в литературу. Но когда хотел поступать на филфак, родители пришли в ужас, и сама Екатерина Дмитриевна меня отговаривала. Как быть? В тайне от всего света я написал рассказ – что-то про любовь. Тогда в «Юности» была как раз напечатана «Повесть о первой любви» Николая Атарова. Сейчас этого писателя не вспоминают, а тогда его повесть прозвучала: про любовь, а не про соцсоревнование передовиков производства. Вот и я написал рассказ. Ужасно этого стеснялся, писал урывками, когда родителей не было дома. Закончил и повез в «Юность». Отдавая тетрадку, назвался вымышленным именем, кажется, Смирновым. Велели прийти через неделю. И представьте себе, прочитали мои каракули, какая-то женщина, уже немолодая, прочитала. Тетрадку вернула и подробно объяснила: я еще не знаю жизни, в рассказе мало деталей, подробностей, посоветовала читать Диккенса.

Диккенса-то я уже читал, да, видать, не в коня корм. Значит, на писателя не тяну. Тетрадку опять разорвал на мелкие кусочки и бросил в какую-то урну.

В педагогический институт идти не хотел, про редакторский факультет в Полиграфическом понятия не имел, а про филфак МГУ было известно: еврею и с золотой медалью туда не пробиться, а у меня была только серебряная.

Подал документы в МИСИ имени Куйбышева. С «серебром» сдавать надо было два экзамена – математику письменную, потом устную; сдал без проблем, но меня это не радовало. Я не догадывался, что вытянул выигрышный билет. Потому что это был совершенно особый институт. Вместо строителей его выпускники становились писателями, журналистами, актерами, сценаристами и т. д. и т. п. Асар Эппель, Евгений Добровольский, Аркадий Хайт и Александр Курляндский, Владимир Губарев, Леонид Репин, Григорий Крошин (Кремер), Александр Карпов (актер у Аркадия Райкина), Слава Цукерман (кинорежиссер с мировым именем), Юрий Миронов (телеведущий) – это все наши, МИСИйцы. Почему коммунизм в СССР не был построен? Вот по этой причине! Кадры решали все, а главный строительный институт черт знает кого готовил вместо строителей.

Не последней причиной этого безобразия была институтская многотиражка со сводящим скулы называнием «За строительные кадры». Орган дирекции, парткома, месткома. А на деле студенческая газета. С хлесткими фельетонами, рассказами, материалами о турпоходах, спектаклях студенческого театра, душещипательными стихами и прочее, прочее. Такое направление газете придал ее единственный штатный сотрудник Александр Ильич Агранович (Александр Левиков) – яркий человек, талантливый журналист. Позднее Левиков стал одним из ведущих публицистов «Литературной газеты», автором десятка книг. Он бился над тем, как сделать эффективной советскую экономику. Иллюзии о том, что это возможно, были широко распространены. Смелые статьи и очерки Левикова читала вся страна, его книги выходили огромными тиражами – всегда с боем, преодолевая цензурные табу. Мало кто знал, что он был и талантливым поэтом, тонким лириком. Стихов не публиковал. Правда, стал автором очень популярного «Гимна журналистов», его стихи положил на музыку Вано Мурадели: «Трое суток шагать, трое суток не спать ради нескольких строчек в газете…» Стихи он стал издавать только в последние годы жизни. Его сын, Виктор Агранович – композитор и известный московский бард, пишет к ним музыку, с успехом поет в разных аудиториях. С Сашей Аграновичем я дружил до последних его дней – он умер в Праге меньше трех лет назад.

Так вот, в газете «За строительные кадры» я впервые увидел свои строки напечатанными. И, что важнее, получил первые уроки литературной работы.

Я был на четвертом курсе, когда мне снова выпал счастливый билет. К тому времени я уже сознавал, что инженером-строителем быть не могу. Студенческая жизнь была интересной, бурнокипящей, насыщенной впечатлениями, но через год она заканчивалась. Что впереди? Просидеть всю жизнь за кульманом в проектной конторе? Такая перспектива ужасала. Конечно, и там можно двигаться вверх, делать карьеру, но рваться в начальники мне претило. И тут в нашу редакцию пришло письмо из отдела науки «Комсомольской правды». Нас, студентов технических вузов, умеющих и любящих писать, приглашали прийти в редакцию: познакомиться, начать сотрудничать. В письме был указан день и час первой встречи. Я обзвонил ребят, которые составляли костяк нашей многотиражки в предыдущие годы, но уже окончили институт, и мы пришли дружной командой – человек восемь. А всего из разных вузов собралось человек двадцать. Возглавлял отдел науки замечательный журналист и, как потом мы узнали, человек большой души Михаил Васильевич Хвастунов, в своем кругу МихВас, а в литературе – Михаил Васильев. Автор и соавтор многих книг о науке будущего. Он был большим оптимистом, верил в науку и в светлое будущее, основанное на ее достижениях. Его книги были очень популярны. Он был знатоком поэзии серебряного века, мог подолгу читать наизусть стихи Брюсова, Гумилева, Бальмонта… Интересно рассказывал о Вертинском. Однажды дал мне объемистый самиздатский том Гумилева, еще запретного, – тогда я впервые его прочитал. Но это позднее, когда я там уже стал своим. Сотрудники отдела науки – молодые ребята, немногим старше нас, Слава Голованов и Дима Биленкин. Оба потом стали видными писателями. Голованов известен своими книгами о космических исследованиях, о главном конструкторе С. П. Королеве. А Дима Биленкин – известный фантаст. Было у кого учиться.

Вскоре я стал печататься и в «Науке и жизни», «Технике – молодежи», даже в журнале «Советский Союз». Отделом науки там заведовал Иосиф Нехамкин, друг Мих-Васа. Он меня «попробовал» и хотел взять в штат, я даже работал у него около месяца как волонтер. Для оформления ждали главного редактора Николая Грибачева (из зловещей тройки литературных держиморд: Кочетов-Софронов-Грибачев). Он ездил по заграницам, появлялся редко, журнал делался без него. Ему вроде бы было безразлично, кого Нехамкин возьмет к себе в отдел литсотрудником, но нужна была его подпись – чистая формальность. Однако Грибачев поставил заслон. Со мной не поговорил, я его так и не видел. Просто сказал – нет! Причина – более чем понятна. До сих пор помню виноватые глаза Иосифа, он был точно в воду опущенный. Так что огромное спасибо товарищу Грибачеву. Во-первых, за науку. А во-вторых, мне страшно подумать, куда бы меня увела фортуна, если бы я тогда осел в этом «Советском Союзе»!

В самом конце 1962 года я был принят в редакцию серии «Жизнь замечательных людей». Она входила (как и сейчас) в издательство «Молодая гвардия». О том, как попал в это логово антисемитизма, я коротко написал в книге «Вместе или врозь?» (2005, стр. 630). А о том, как вышел на тему Н. И. Вавилова – в книге «Эта короткая жизнь» (стр. 15–17). И то, и другое было необыкновенным везением. Мне везло на хороших людей. Благодаря им открывались возможности там, где их, казалось бы, не могло быть. Остальное уже зависело от меня. Дальних планов я не строил. Мне всегда казалось: загадывать далеко вперед – значит, обрекать себя на разочарования. Улица жизни полна зигзагов, кто знает, что тебя ждет за очередным поворотом, на какой колдобине споткнешься. Видимо, я по натуре оппортунист, то есть использую возможность, когда она появляется, и не мечтаю о невозможном. Вы знаете, как Ленин ненавидел оппортунистов. Это взаимно.

Что касается моей первой книги о Вавилове, то фанфар, конечно, не было. Какие там фанфары, когда из нее вырубили сто страниц, а потом вынесли смертный приговор и заперли отпечатанный тираж в каземат. Как самого Вавилова. Он и умер в каземате. А книгу мою, с новыми изъятиями и с почти годовым опозданием, все-таки пощадили. Времена были уже не столь кровожадные. Теперь, когда вышла моя новая книга о Вавилове, я уже не хочу, чтобы читали ту первую. Но представьте мое состояние в прошлом ноябре, в России, где проходили конференции и симпозиумы, посвященные юбилею Вавилова. Я презентовал новую книгу, а ко мне подходили с той, первой. Просили подписать, говорили о том, какое впечатление она когда-то произвела, кому-то даже реально помогла в жизни.