– Жар спал, – констатировал «танк», отпустив мою уже начавшую поскрипывать от чудовищного давления черепушку. – Дай ему бульону куриного, но не много, организм слабый еще, не примет. А как поест – сообщи отцу-настоятелю. Говорить-то можешь, агнец? – обратилась тетка ко мне, и мясистые красные щеки приняли почти идеально круглую форму, потесненные улыбкой.

Я кивнул.

– Вот и хорошо, – тетка развернулась и пошла к выходу. – Да, Варя, – остановилась она в двери, – тебя Федор искал, не сказал зачем. С ним, смотри, построже. Больно уж горяч.

– Ну что вы, матушка? – зарделась сиделка, потупив взгляд.

Тетка-танк, уходя, ничего не ответила, только молча погрозила пальцем.

Варя повернулась ко мне, невинно сложила ручки в замочек и улыбнулась.

– Как самочувствие?

– Ху… Хуже бывало.

Я с трудом признал в раздавшемся хрипе собственный голос.

– Это верно. Когда тебя Кирилл с братьями, из дозора вернувшись, принесли, думала – не жилец. Только милостью божьей да стараниями матушки Прасковьи и выходили. Я три ночи пресвятой богородице молилась.

Ах ты, сахарная моя. Того гляди, жопа слипнется. Что за ебнутая семейка? Постой… Три ночи?

– Три ночи?!

– Да. Ты же все это время в беспамятстве пребывал. И трясло тебя, словно бес вселился, аж руки заламывал, к кровати пришлось привязывать. Боялись – суставы вывернешь. Ну, пойду, бульона согрею.

– Ага, пожрать не мешало бы, – пробубнил я ей вслед растрескавшимися губами и погрузился в размышления о насущном: «Что мы имеем? Я трое суток провалялся в жестокой ломке. Нужно поосторожнее с этими листьями. Подобрал меня некий Кирилл с братьями. Братья, матушка, отец – похоже на общину близкородственную, но вроде не дегенераты. И то ладно. Выставляют дозоры – значит, община немаленькая и постоять за себя может. Деваха молилась кому-то там до одури – не исключено, что фанатики. С этими надо аккуратно. Ляпнешь чего лишнего – потом дерьма не расхлебаешь. Будем работать по легенде «Растерянный испуганный мальчик», это всегда прокатывает. Лишь бы дозорным хватило здоровой вороватости втихомолку прикарманить «АПБ», а то глушенный ствол херово вписывается.

Пока я предавался размышлениям, вернулась Варя, постелила мне на грудь сложенное треугольником полотенце и, зачерпнув из миски, поднесла к моим губам ложку горячего, пахнущего курятиной бульона.

– Ты что делаешь?

– Кормлю, – пожала она плечами.

– Сам могу, – я взял ложку в здоровую руку и принялся наворачивать.

– О! – удивилась деваха. – Ты левша? Говорят, левши талантливые. У нас Петр – иконописец – опять же левша.

– Да мне все равно, какой рукой хлебать, бы было что. А этот Петр тоже брат твой?