Хихикая и повизгивая в рупор, капитан с пером приказал вывалить выстрел и спустить клеть. В лифт забились все, кроме Билли. Кальмар не желал участвовать в этой добрососедской миссии из-за пристегнутого к его запястью кейса. Даже корейцы знали, что он означает.

– Передайте узкоглазым, что, если хоть одна их бутылочная ракетка с муравьиной мочой упадет в опасной близости от меня, я объявлю это актом агрессии и отбуксирую их прямо в ООН. Я шесть семестров подряд учил в Беркли международное право, так им и передайте!

Что Нельс и сделал, когда вся компания выгрузилась на борт. Не сказать что это произвело впечатление на пьяненького капитана ржавого корыта. На него вообще не произвел впечатления ни один из предметов гордости этих янки: ни мешок терпугов, ни новая лодка, ни спортивный пиджак Арчи. И только когда гостей провели вниз под палубу, стало ясно почему. Внутренность старого ржавого корыта оказалась настолько же современна и фантастична, насколько внешность – обшарпана и захудала: это был настоящий дворец, замаскированный – кто знает из каких хитрых и непостижимых дипломатических резонов – под плавучую трущобу. Помпезный капитанчик настоял на обширной экскурсии по тому, что он называл своим «скромным судном», от сверкающей холодильной и консервной операционной на корме до гранд-кают-компании на носу. Последняя была напыщенной и огромной, как спортивный зал, к ней прилагался полноценный бар, музыканты и подвижные гейши в традиционной раскраске. Крутился диско-шар, вспыхивали и гасли бумажные фонарики. По паркету танцпола кружилось больше сотни моряков. Проницательный наблюдатель мог заметить, что традиционная красно-белая раскраска гейш охватывает их тело до талии – настолько мало на некоторых оставалось одежды. Грир только и мог, что стоять и таращиться.

– Держите меня, моны, – стонал он, – а то я им щас сдамся.

Кружась и танцуя, гейши умудрялись не забывать о своих чайных обязанностях; одна из таких фарфоровых кукол, вихрем пронесясь мимо, оставила всех с чашкой горячего чая в руке. Затем так же вихрем пронеслась другая девушка, и во второй руке у каждого появилась чашечка с мао-тайским рисовым ликером. Кармоди и команда были должным образом потрясены, к чему хозяева отнеслись с немалой снисходительностью.

– Ну и как вам наше суденышко? – все спрашивал капитан у Кармоди – Ничё? Пожалуйста, сюда… – Протолкавшись сквозь толпу, он взмахом шелкового рукава расчистил для всей компании стол. – Нравится, а? Как поняли? – И он поспешил к столу, предназначенному, очевидно, для высокого начальства.

На краю танцпола то и дело хлопали взрывы – там играли в корейскую игру фоу-тоу: нужно было попасть крюгеррандом[56] в пакет с серебристыми кристаллами йода в центре циновки с большой мишенью. Тот, у кого пакет взрывался, получал монеты всех проигравших плюс специальные ставки. Специальными ставками обычно служили части одежды игроков – этим игра напоминала стрип-покер. Очередной взрыв мишени принес с собой стоны побежденных и ликующий визг победителя – тощего улыбающегося морячка в старомодных металлических очках. Парнишка отобрал у окружавшей его толпы почти все, кроме ролексов и нижнего белья. Достойных соперников у него, похоже, не было. Грир, понаблюдав вместе с Арчи за тем, как золотые монеты складываются кучками на циновку – ибо толпа продолжала промахиваться, – рассудил, что они умеют кидать монеты не хуже ухмыляющегося корейчика. Они уговорили Кармоди отсыпать им в счет аванса по горсти сотенных и принялись за дело. До того как они поняли, что их заманили и царственно обобрали, они отдали мелкому карманнику все свои крюгерранды – плюс пиджак, галстук, двухцветные туфли Арчи и несколько ярдов бус Грира.

Когда они уползли обратно к столу, их уже ждал капитан: он кланялся, хихикал и орал, перекрикивая музыку, со своим фальшивым пиджинским акцентом:

– Как вам наш скромный спорт? Пейте чай, и вы забудете все проигрыши в жизни. Мао-тайского ликера? Настоящая китайская натура шестьдесят четуортого года разлива, из Пекина – лучшая в муире? Как просекли, янки?

Кармоди все твердил:

– А как же, без сомнений, лучшая в мире, сэр, никто не сравнится, – но Айк видел, что старику это начинает слегка надоедать. И вот, когда в очередной раз капитан подошел и с важным видом поинтересовался, как янкам нравятся специально нанятые танцовщицы…

– Из Киото, японская школа гейш – лучшие танцовщицы в муире. Муожет кто-то сруавниться?… – Кармоди наконец возразил:

– При всем должном уважении, сэр, – прокричал он в ответ на лучшем своем британском английском, – они не лучшие танцовщицы в муире.

– Ах нет? – сверкнул глазами павлин. – Кто же, к примуэру, лучший? Кто?

– Ну, к примуэру, вуот эта женщина.

– Вуот эта женщина? – Капитан обратил горящий взор на Вилли. Она улыбнулась и вежливо склонила голову.

– И-именно. Вуот эта женщина, – подтвердил Кармоди. – Лучшая в муире. Никто не муожет сравниться.

И он повел улыбающуюся блондинку к танцевальной площадке, чтобы подтвердить сказанное. Зал быстро понял, что перчатка поднята и что эта потрепанная жизнью пара вполне способна принять вызов. Они показали твист, потом свинг, потом танго и даже рыбацкую польку. Янки только теперь узнали, что их программер из Техаса отлично танцует – может, и не лучше всех в муире, но уверенно и почти профессионально – и что каблуки этих сапог истоптали в стране Одинокой Звезды не один дешевый танцпол. Но если говорить о «ни с кем не сравнится», то это относилось не к Вилли. Эта честь по праву досталась Кармоди, когда он остался один в центре зала. Танец Кармоди был столь неистов, что все быстро расступились. Получив достаточно рабочего пространства, он выдал настоящую матросскую пляску, и на это чудо механики воистину стоило посмотреть, хотя бы из-за поразительного сочетания ритма и баланса. Даже музыканты перестали играть. Айк уже видел пару раз этот феноменальный номер, но то было много лет назад, в тусклых пивных забегаловках – никакого сравнения с этой ослепительной сценой и этим высоким международным представительством. Кармоди начал с простого пятка-носок, пятка-носок, взмах ногой. Иногда он подчеркивал взмах ударом ладони противоположной руки, иногда хлопал своими мозолистыми лапами по бедрам или плечам. Взмахи становились выше, ладони мелькали быстрее. Каждый раз, когда зрителям казалось, что все, уже конец, он поднимал подол воображаемого килта, входил в изящный разворот на носке и выходил из него, топоча, гикая и ухая пуще прежнего.

Все были абсолютно потрясены, как гости, так и корейцы: удивительное воплощение ритма, силы и чистой удали, вдвойне поразительное для человека таких лет. Но невероятнее всего для зрителей оказался живот Кармоди, то самое черт-побери-брюхо. Когда запыхавшаяся Вилли ушла с площадки, Кармоди танцевал с собственным животом так, словно этот огромный твердый шар был его партнершей. Его музой, источником энергии и вдохновения. Центром его крутящегося безумия. При этом живот оставался почти неподвижным, невесомо зависнув в воздухе в трех футах над танцполом; все дикие хлопанья и топанья, прыжки и взмахи происходили вокруг этого плавучего мяча, как бурление морских волн вокруг железного буя. Казалось, живот не двигался с места, даже когда все тело оборачивалось кругом. То был настоящий морской танец с настоящим морским балансом, встроенным в это пузо годами работы на качающейся палубе в штормовом море, – гироскоп Кармоди, и пусть волны играют самую буйную мелодию, на которую они способны.

Он закончил полным передним сальто, приземлившись на расставленные ноги, и лысая голова дымилась в диско-свете. Когда отгремела овация, капитан вошел в круг моряков и снял свою украшенную пером британскую реликвию. Он объявил сначала на корейском, потом на безупречном английском, что Японская школа танца в Киото более не считается кузницей лучших в мире танцоров.