Айк перескочил через рельсы и зашагал вдоль грядки к пацану. Это взбудоражило весь ряд мотыжников, отчего они еще быстрее замахали мотыгами и забормотали. Теперь он разобрал слова их речовки: «Господи-боже, спаси-помоги…» – снова и снова, как множество швейных машинок.

– Арчи! Где Кармоди с Нельсом? Где новая лодка?

– В Джуно, – прошептал пацан, размахивая мотыгой. – Ей заваривают киль. Мистер Кармоди решил покрасоваться перед Внутренним паромом и сел на мель. Мы с Нельсом поругались, и я ушел в Скагуэй. О господи-боже, спаси-помоги, заберите меня отсюда…

Их разговор взбудоражил приглушенную речовку, и она зазвучала еще громче: «Господи-боже, спаси-помоги…»

Шагая через грядки, до них добрался Грир.

– Охренеть, Арчи, посмотри на себя! Надень рубашку. У тебя спина как жареный бекон.

Опустив голову, пацан продолжал мотыжить вместе со всеми. Айку с Гриром приходилось медленно идти за ним. Айк осторожно спросил:

– Где Кальмар Билли, Арчи? Ты видел Билли?

– Он в обители. – Едва заметное движение головой указывало на вагон-холодильник без окон рядом с причалом. – Спасается. Господи-боже, спасите-помогите.

– Мы сюда затем и приехали, Арчи, – сказал Айк. Он чувствовал, как в ребрах у него разгорается жар, сжигая последние отговорки. И вроде бы слышал музыку – как будто далекий звон литавр.

– В обители, Айк. Но будь осторожен с Ним, – добавил пацан. – Не позволяй Ему смотреть тебе в глаза, иначе все пропало.

– Кому? Кальмару Билли?

– Нет, господи-боже… Ему.

На этот раз полузаметный поворот головы Арчи указывал на что-то прямо за их спинами. Обернувшись, Айк с Гриром разглядели на самом краю поля фигуру часового, возвышавшуюся на зазубренном валуне, словно резной полированный столб черного гранита. Несколько секунд им пришлось убеждать себя в том, что этот обелиск на самом деле человек. Он был в комбинезоне с нагрудником, без рубашки, в одной руке держал вилы с длинной ручкой, в другой – книгу. Босой, лысый, с густой курчавой бородой. Вилы, по-видимому, исполняли роль божественного языческого трезубца, а книга не могла быть ничем, кроме Библии.

– Придите к Господу, – воззвало изваяние столь зычно, что звук этот мог исходить из океанской расщелины. – Вы трое… придите сейчас.

Арчи подчинился без слов, двое других последовали за ним. Айк понял сразу, что перед ними отнюдь не заурядный, упивающийся властью, стераноидный святоша. А подойдя ближе, понял и то, что имел в виду Арчи, когда говорил о глазах, – хотя и ожидал другого: под сочувственным лбом глаза с длинными ресницами были нежны и почти женственны – ничего общего с теми всепроникающими инструментами убеждения, которые можно видеть на лицах лидеров культов, то и дело мелькавших в новостях. В мягком карем взгляде читалась тихая уверенность, для которой вовсе не требовалось раздувать пламя фанатизма. Засунув Библию в нагрудный карман комбинезона, человек спустился с камня и протянул руку:

– Вы, должно быть, Айзек Саллас. Мистер Беллизариус говорил, что вы появитесь. Для нас большая честь, что вы решили навестить нашу маленькую ферму. Я преподобный Маз Гринер, ваш покорный слуга.

Пожимая жесткую, ороговевшую руку, Айк вспомнил, что говорили о Гринере бывалые боксеры, когда этот человек променял футбольное поле на боксерский ринг: «За тридцать профи-боев ни одной царапины. Шкура как у носорога. Топором не разрубишь». Он отметил, что камень, на котором Гринер стоял босиком, был из того же вулканического композита, что изрезал им ботинки, пока они шли от самолета.

– Преподобный Гринер, – кивнул Айк. – Это мой партнер Эмиль Грир. Мы пришли за Билли.

– Ну конечно. Мы посмотрим, как мистер Беллизариус себя чувствует. И клянусь Господом, брат, – он по-прежнему обращался к Айку, начисто игнорируя Грира, – я не имел намерения причинять вред этому человечку. Всему виной моя неуклюжесть, и я глубоко сожалею.