— Здесь 715-й... Где 319-й? Прием...

Снова и снова мощная радиостанция «Цеппелина» из-под Кенигсберга вызывала на связь радиста группы «Ульм». В группе, между тем, некому было включить портативную радиостанцию «Лист» и покрутить стрелку по шкале настройки.

— Где мы находимся? — в который раз вопрошал Астахов и не получал ответа.

Они сидели мартовским вечером вокруг тощего костерка. Астахов развернул на коленях карту, обнаруженную в документах старшего группы Тарасова, подбросил на угольки сухую ветку. Пламя осветило заросшие, с заострившимися носами и запавшими глазами лица Грищука и Андриянова, хмуро и безразлично молчавших.

— Километров на пять от базы уходили, — размышлял Астахов, — и все лес и лес, никакого тебе поселка по названию Бревно. А на карте, глядите, лесов почти нет. Ничего не понимаю.

Грищук пригнулся к огоньку, взглянул на карту.

— Или врет она, или выбросили не туда. Никто здесь нас не ищет и не найдет, самим надо выбираться. Завтра, как только рассветет...

— Хорошо, — согласился Астахов. — Но далеко ли уйдем? Снег раскиснет, он уже сейчас влажный. Валенки расползутся. Отыскать бы сначала контейнер с сапогами. И с тушенкой. Петр сварил на ужин последний брикет.

— Как! — удивился Грищук. — Пожрали все энзэ, за семерых управились?

Андриянов сосредоточенно щупал пальцами подошву валенка — скоро прохудится.

— Все начисто поели, — сказал он, не отрывая глаз от валенка.

С утра порешили отправиться на поиски пропитания. Ночью застучал по веткам первый дождь. Грищук проснулся от того, что на висок падали одна за другой тяжелые капли. Вылезать в сырость не хотелось. И вообще это собачье прозябание надоело. Кончалась всякая еда, через пару дней ног не поднимешь. Да и куда выбираться, для чего? Поскорей сунуть голову под трибунал и получить полагающийся срок. Никому из них воля не светит. Постой, а что светило в плену, кроме полного истощения и смерти, смерти безвестной, неотомщенной?

Вспомнил слова Астахова, сказанные как-то по-будничному: «Как бы сладко ни жилось на чужбине, а косточкам русским покойней всего в родной земле». Не настала ли пора сложить косточки в этом лесу и оставшимся троим? Лежат уже четверо под снежными холмиками, никогда не найдут их близкие и родные. Мать и жена Хаджигараева, например, так и не узнают, что их «без вести пропавший» сын и муж не разорван на куски вражеским снарядом и не утонул при форсировании реки, а живым вернулся на родную землю и умер в глубоком тылу, в уральской тайге.

К утру снег в лесу напитался водой. Андриянов, с молчаливой покорностью меся снежную кашу, пошел искать сучья для костра. Астахов, устроив на коленях командирскую планшетку Тарасова, чертил на листе бумаги какой-то план. Грищук вспомнил о запасах патронов и взрывчатки, вытряхнул их из прорезиненных мешков. Мешки примерил и натянул на валенки, перевязал парашютными стропами.

— Чем не калоши! — полюбовался он своей работой. — Примеряй, кончай рисовать.

— Гляди сюда, — пригласил Астахов, — вот примерно точки приземления группы, тут я нашел мешок со взрывчаткой. Теперь понял, где надо искать?

Как не понять! Они-то ходили вокруг точки приземления Грищука, искали на авось. Самолет же, оказалось, во время выброски летел строго на север, а не на восток, как они предполагали. От первого мешка на север надо идти.

— Пошвыркаем кипяточку и пойдем. Где костровой?

Андриянов подошел, буровя снег разбухшими валенками, заматюкался.

— «Беляку» сделал калоши, а своему, советскому товарищу — погибать? Пускай он дрова таскает, у меня ноги в воде...