В августе 18-го года был убит председатель Петроградской ЧК Урицкий, еще раньше — видный большевик Володарский. Эсерка Каплан тяжело ранила Владимира Ильича Ленина. Осложнилась обстановка и на Урале.
Потерпев крах в губернском центре, контрреволюция стала вить гнезда в провинции. Вооруженные мятежи вспыхивали то в Нижнем Тагиле и Невьянске, то в Осе и Усолье. Враги революции терпели поражение в одном месте, но снова и снова давали о себе знать в другом...
На Оханскую пристань прискакал красноармеец с простреленной грудью.
— В Сепыче мятеж, все перебиты, — сказал он, обливаясь кровью. — Телеграмму в губчека...
Спустя полчаса в кабинет Лукоянова вошел дежурный. Но что это? Председатель уронил голову на стол, на разложенных бумагах — капли крови...
Дежурный выхватил маузер, бросился к окну. Но оно было целым, а за ним — ни души... Подошел к Лукоянову, тронул за плечо. Тот медленно поднял бледное, как бумага, лицо и с трудом раскрыл глаза:
— Прошу не беспокоиться. Это из горла. Сейчас пройдет.
Громада ответственности и уйма дел, подстерегавшие на каждом шагу опасности, наконец, недоедание — делали свое дело. Кровь горлом шла уже не раз — давали знать больные легкие. И голова, словно в огне, раскалывалась от боли.
Что же произошло в Сепыче? Этот вопрос не давал покоя Лукоянову. Донесения отправленного туда с отрядом члена губчека Воронцова помогли выяснить картину.
Летним утром в село Сепыч приехал из Оханска военком с группой красноармейцев, чтобы вместе с работниками сельсовета провести митинг. Предстоял призыв в Красную Армию. Восточный фронт приближался к Уралу, и мобилизация становилась важным и неотложным делом.
Но как только начался митинг, вооруженные винтовками и кольями кулаки под предводительством прапорщика Мальцева неожиданно напали на собравшихся. Красноармейцы, советские работники и коммунисты были зверски убиты. После этого Мальцев и кулацкие главари провели в окрестных селах принудительную мобилизацию крестьян в так называемую «народную армию».
Когда отряд Воробцова подошел к Сепычу, его встретили ружейным огнем из свежевырытых окопов. Первая атака не принесла успеха. Отойдя на ночлег, в штабе отряда разработали детальный план последующих боевых действий.
— Завтра группа бойцов завяжет бой на прежнем месте, — сказал Воробцов, — а большая часть отряда под покровом ночи должна будет выйти к селу с тыла.
И каково же было удивление красноармейцев, когда на другой день они вошли в Сепыч без единого выстрела. Мобилизованные в белую армию крестьяне сами связали и выдали зачинщиков мятежа. Белоэсеровских главарей расстреляли на месте по приговору ревтрибунала. Рядовые участники сепычевской «народной армии» были прощены Советской властью, некоторые из них записались добровольцами в Красную Армию.
Сепычевский мятеж послужил пермским большевикам хорошим уроком. Лукоянов доказывал: мало раздать землю крестьянам, отобрав ее у монастырей и мироедов-кулаков. Крестьян надо постоянно просвещать. Честно и открыто говорить о том, что происходит в стране, подробно и доходчиво отвечать на вопросы, которые их тревожат. А именно эта работа и была ослаблена в последнее время в губернии. Коммунисты, советские работники оказались непомерно перегружены практическими делами, и пропаганда в гуще масс временно как бы отошла на второй план. Особенно это чувствовалось в отдаленных западных уездах, граничивших с Вятской губернией.
Поставленные Лукояновым вопросы глубоко обсуждались в Уральском обкоме партии и исполкоме губсовдепа, в уездных комитетах партии. В провинцию выехали многие рабочие-коммунисты. Туда послали книги, газеты. Собираясь в уезды, чекисты тоже стали запасаться листовками, готовить политические беседы и выступать с ними перед крестьянами.
Восточный фронт быстро приближался к Перми. Осенью 18-го года значительная часть губернии стала ареной ожесточенных боев. Еще весной во главе полка уехал под Оренбург Решетников. Главным политическим комиссаром 3-й армии Восточного фронта шел по дорогам войны Толмачев — «товарищ Никто». Уходили на фронт отряды чекистов. Они бросались в самое пекло, дрались до последнего патрона...
На одном из пустынных лесных полустанков в штабной вагон бронепоезда трое внесли на руках четвертого, худого и беспомощного, в кожанке и с маузером на ремне. Лицо его было бледным, на губах капельки крови.
Николай Толмачев наклонился к почти безжизненному лицу и от удивления воскликнул:
— Товарищ Марат!