На Бульбу наскочило вокруг шестеро, но не в добрый час, видно, наскочило. С одного полетела голова, другой перевернулся, угодило копье в ребро третьего, и четвертый с конем грянулся на землю. Редели сильно казацкие ряды, не досчитываясь многих храбрых, но стояли и держались еще казаки.

Казаки, казаки! Не выдавайте лучшего цвета вашего войска! Уже обступили Кукубенко, уже семь человек только осталось из всего Незамайковского куреня, уже и те отбиваются через силу, уже окровавилась на куренном одежда.

Не выдали казаки лучшего цвета своего войска! Как плавающие в небе ястребы, давшие много кругов сильными крылами, вдруг останавливаются распластанными на одном месте и падают с неба стрелой на землю, так и казаки лучшего Пластуновского куреня, гордости Запорожского войска, ринулись выручать незамайковцев. Это были птенцы из гнезда, которое называлось Сечь, откуда вылетали все те гордые и крепкие, как львы витязи, которым не было цены.

С пластуновским куренным Михайлом Шалэним было всего восемнадцать казаков, но, обученные всем тайнам войны, ринулись они с такой свирепостью, с такой сверхъестественной силой, что целые ряды ляхов разметывались с ужасом перед этими разъяренными вепрями. Страшные, как смерть, текли они поверх врагов, вминая их в землю навсегда, и прорубились к незамайковцам, забрав израненного Кукубенко и его героев, и, закрыв их своими телами, вывели из сечи.

– А что, паны! – перекликнулся Тарас Бульба с оставшимися куренями. – Есть ли еще порох в пороховницах? Не иступились ли сабли? Не утомилась ли казацкая сила? Не погнулись ли казаки?

– Достанет еще, батька, пороху! Годятся еще сабли! Не утомилась казацкая сила! Не погнулись еще казаки!

И рванулись снова казаки так, как бы и потерь никаких не потерпели. Червонели уже всюду красные реки, высоко гатились мосты из казацких и вражеских тел. Взглянул Тарас на небо, а уж по небу тянулась вереница кречетов. Ну, будет кому-то пожива!

– Ну! – сказал Тарас и махнул платком.

Понял тот знак Шалэный, и Пластуновский курень, вырвавшись из засады, ударил по ляхам. Триста витязей, сбереженных полковником Тарасом Бульбой для самого великого дела, мчались на конях стройной кучей с трепетом величия. Вся эта ужасная колонна неслась на ляхов твердо, выступая под свист пуль как под свадебную музыку. Она атаковала с изумительной регулярностью, и ни один воин не выделялся из ее рядов.

Увидели вдруг все, как в бой пошла хладнокровная машина смерти. Равнодушно катилась она по неприятельским рядам, размахивая саблями, как будто бы месила тесто, оставляя за собой пустое и мертвое пространство.

Польские войска, которые приняли казацкий удар поначалу с упорством, вдруг оробели и начали отступать, думая, что казакам помогает Бог. Казацкая конная толпа неслась вдохновенно, не изменяясь, и гнали ляхов прямо на место, где были вбиты в землю колья и обломки копий. Пошли спотыкаться и падать кони и лететь через их головы ляхи. А в это время корсунцы, стоявшие последними за возами, увидев, что уже достанет ружейная пуля, грянули вдруг по врагам из самопалов.

Везде бежали и падали ляхи, устилая своими телами украинскую землю. Отличились здесь многие казаки – Иван Таран, зарубивший краснолицего хорунжего, Федор Бандура, одевший на копье двух его военных слуг, славно бились Якун Шеремет, и Семен Лобода, и Федор Чалый, и Петро Швец, и Иван Чайка, а Максим Тесленко и Павло Череда загнали и заарканили низенького полковника и привязали его веревкой к хвосту коня, понесшего ляха по чистому полю, а Дмитро Музыченко и Василь Чапленко захватили вражескую войсковую хоругвь. Тарас Бульба, как гигант какой-то, отличался в этой ужасной битве, свирепо наносил он свои удары. Ни один из ляхов не остался в живых, все полегли на месте, туда и дорога всем врагам рода человеческого.

И чудилось Тарасу, видел он своим устремленным в будущее сверкающим взором, как поднялся на проклятых оккупантов весь украинский народ. Сорок тысяч лошадей нетерпеливо ржали под седоками. Восемь полков, конных и пеших, в сто тысяч казаков, в суконных алых и синих кафтанах выступали браво и горделиво. Восемь опытных полковников правили ими и хладнокровным движением бровей своих ускоряли или останавливали нетерпеливый поход их. Впереди везли главное запорожское знамя войска, много других знамен и хоругвей развевались вдали.

Отовсюду поднялись казаки – от Чигирина, от Батурина, от Глухова, от Миргорода и Полтавы, от низовой стороны Днепра и от всех его островов. Без счету кони и несметные таборы телег тянулись по полям.

Непреоборимая и грозная казацкая сила была как нерукотворная скала среди бурного моря. Из самой середины морского дна вознесла она к небесам непреломные свои стены, вся созданная из одного сплошного камня. Отовсюду была видна она и глядела прямо в очи мимо бегущим волнам. И горе было кораблю, который несется на нее! В щепы летят бессильные его мачты, тонет и ломится в прах все, что ни есть на них, и жалким криком погибающих оглашается пораженный воздух.

Не погибнет ни одно великодушное дело, и не пропадет, как малая порошинка с ружейного дула, казацкая слава. Пойдет она дыбом по всему свету, и все, что народится потом, заговорит о них!

Когда Максим закончил читать, руки его тряслись, и Орна с трудом успокоила своего историка. Придя в себя, он аккуратно написал на отдельном листе фразу, после чего вложил его в рукопись предка:

«Слава украинским казакам, великим героям всех времен и народов, совершившим удивительные подвиги на благо Отчизны! И пошли все их враги к чертовой матери!»

Позвав Богдана, Максим прочитал ему потрясшее его описание битвы, подивившись гению Гоголя, хорошо знавшего историю украинского казачества. Сотник долго молчал, приходя в себя, а потом два друга говорили о том, что еще надо будет сделать в борьбе с преступной властью, которая не должна победить 14 апреля с помощью силы, лжи и обмана. Потомки великих казацких героев не позволят ей этого никогда!

Успокоившись, Максим рассказал Богдану, что он придумал, и Сотник пришел от этой идеи в полный восторг. Объявить о сенсации было решено, когда вошедшие в раж политиканы начнут надоедать людям пустопорожней брехней.