В воде, посреди волн, мы скользили друг вокруг друга.
— Это не сработает, — сказала она. Я сказал. - "Сделай ставку?"
Что ж, это могло бы быть, если бы нас не разорвала очередная волна. Так мы занимались любовью у самой кромки океана, то покрываясь водой, то вновь обнажаясь. Мы вошли в тот же ритм, что и прилив, или прилив — в такой же, как у нас, так что она и я стали волнами и берегом, встретившимися в своем естественном течении и прощающимися; мы стали друг другом, нежно приветствуя и прощаясь, влажными солеными поцелуями. На самом деле, это никогда не прекращалось. Мой рот на ее груди мгновенно заставил ее начать все сначала, когда мы вместе спускались в бурлящую воду и снова вместе поднимались, задыхаясь от волнения.
Несколько спустя она сказала мне: «Знаешь, сначала я испугалась».
Я провел внутренней стороной ладони по ее животу. «Это страшная игра, дорогая. И если ты не умеешь играть с ножами или кунг-фу… ну, я тебя не виню. Я посмотрел глубоко в ее глаза. «Тогда позвольте мне сказать вам вот что: я был очень зол на вас».
Она покачала головой. — Я не имею в виду тогда. Я имею в виду до этого дня, когда мы с тобой сидели в том баре, когда ты сидел там по другую сторону стола, за миллионы миль отсюда.
"Смотри." — мягко сказал я. «Вот как я. И никто не сможет заставить меня платить за это. Ты знаешь, что сейчас, когда я с тобой, я весь твой. А в остальное время... ну, тогда я, наверное, весь свой.
Она улыбнулась. В ней была дымка печали. "Не волнуйтесь. Картер. Я не буду пытаться изменить тебя. Просто… — Она помолчала, подумав, что сказать, потом решила продолжить, — что я не знала тебя раньше. Тогда, если я не Лорен Беколл, то у меня есть эта ужасно отвратительная склонность быть Сироткой Энни. Она снова улыбнулась, но на этот раз лицо ее было более радостным. Не волнуйтесь. Теперь я очень большая и сильная, и люблю тебя таким, какой ты есть».
У меня есть встроенный рефлекс на фразу «Люблю тебя», на серию отказов. Я никогда ничего не обещал... мы все должны держать это ни к чему не обязывающему... Я посмотрел на Тару. «Я думаю», я сказал, может быть, я тоже тебя люблю.
— Боже мой, — сказала она...
Глава 10
Британский музей был как никогда привлекателен. Для меня всегда было что-то зловещее в этой привлекательности. Вы смотрите на некоторые доспехи, которые, должно быть, когда-то носил король Артур, или на монашеское одеяние, «датируемое 610 годом». Вам вдруг приходит в голову, что история — это не та маленькая история, которую сжимают и сушат в этих учебниках истории, как одну вереницу бесплодных людей и событий, идущих рука об руку к тем датам, которые всегда помнят. (1066 г., победы викингов». 1215 г., Великая хартия вольностей.) История — бурное, бурное нагромождение фактов, написанных мужеством, уверенностью и кровью. История — это такие люди, как мы с вами, навеки обреченные служить своему простому, мирскому существованию. А не металлический щит, или кусок ткани.
Как я уже сказал, жутковато.
Я договорился встретиться с Роско в одиннадцать часов в комнате, где хранятся отпечатки пальцев Констебла. Для входа нужен был специальный пропуск. У меня был этот пропуск и указания, как туда добраться, а также блестящая брошюра о Джоне Констебле (1776–1837). Я передал пропуск двойнику Маргарет Резерфорд, которая вручила мне гигантскую папку с отпечатками. «Романтический реалист», — говорилось в брошюре. «Констебл хотел вернуться к природе». Если так, то природа (1776-1837) была замечательным местом. Одно зрелище бриллиантовой зелени.
— Но да. Тогда в доме не было туалета.
Я обернулся. Это был Роско Клайн.
«Продолжайте восхищаться этой картиной», — сказал он. Я обернулся и полюбовался картиной. «Наш общий друг из Нассау приехал сюда. Он снял загородный дом в Котсуолде. Я подошел к другой картине. Дома с соломенными крышами и сине-зеленая река. — Твой Чен-ли все еще там. Они отправились туда прямо из аэропорта и с тех пор никуда не выходили. Не было посетителей. Не было телефонных звонков», что необычно. Они просто кучка оруженосцев, ведущих тихую, опрятную жизнь на открытом воздухе. Конечно, они пробыли здесь всего двадцать четыре часа.
Я перевернул еще один лист и на этот раз изучил мельницу с ручьем. «Вы видели других агентов КАН?»
— Никого, Ники. Никого."
— Вас кто-нибудь беспокоил?