– Хорошо бы подобраться поближе посмотреть, – глядя на маленькие фигурки солдат, вслух подумал Юний. – Нет, подожди… – Он придержал уже дернувшегося было Эрнульфа.

Конечно, хорошо бы было прикинуться пастухами, торговцами или еще кем-нибудь в этом роде. Рысь так бы и поступил, если бы Вента не предупредила, что легионы пришли сюда убивать. Наказать много возомнивших о себе варваров, дерзнувших тревожить набегами не только обе Германии, но и Норик, и Рецию, и даже Галлию с Иллирией. Юний прекрасно понимал замысел Максимина Фракийца – жестокость, жестокость и еще раз жестокость! Горе побежденным, как когда-то давным-давно говорили римлянам надменные галлы; на этот раз римлянам не нужны ни рабы, ни земли, надобно лишь одно – сеять страх! Страх, который очень скоро должен был поселиться в душе каждого варвара, от вождя до самого последнего пастушонка. Чтобы при одном упоминании великой империи у любого германца тряслись поджилки, и даже долгие годы спустя варвары не то чтоб переправиться – взглянуть бы на Рейн боялись!

Что ж, вполне понятная тактика. А вот прежний император, Александр, вовсе не прибегал к ней, а, наоборот, пытался решить дело миром – и был убит. Такова жизнь! Вообще, императоры – очень несчастные люди. Одни только боги знают, зачем они так стремятся к власти, не представляя, как ее удержать. Правитель порядочный и добрый, каким был Александр Север, обычно кончает плохо – испокон веков плебс путал вежливость и доброту со слабостью, дружно поддерживая любого узурпатора. С другой стороны, и жестокость – отнюдь не гарантия спокойного владычества. Вот хоть тот же Нерон или Калигула, уж на что были жестоки – а тоже правили не очень-то долго и не избежали насильственной смерти.

Значит, Фракиец решил сделать ставку на жестокость. Это плохо, очень плохо. Сначала – германцы, затем – легионы, а следом за ними придет очередь и простых граждан. Если придет. Вряд ли легионеры будут долго терпеть слишком жестокого правителя, тем более сейчас, когда они почувствовали свою силу. А как же? Захотели – убили прежнего цезаря и возвели на трон бывшего безродного пастуха! А окажется не люб тот – быстренько поменяют его на другого. Так что, по мнению, Рыси, зверствовал Максимин напрасно, хотя по отношению к германцам это, наверное, и было оправдано.

Встреча с легионерами отнюдь не входила в планы Юния, а поэтому он с легким сердцем отдал приказ обождать, пока те пройдут мимо. Арминий с Эрнульфом увели лошадей к реке, где и остались, а Рысь с Илмаром затаились за деревьями, внимательно наблюдая, как на вершине холма выстраивались в походную колонну легионеры. Не так уж много их и было, пожалуй, одна центурия. Впрочем, и такая боевая единица могла натворить немало дел в разрозненных варварских деревушках, и, видимо, уже натворила, о чем красноречиво свидетельствовал тащившийся вслед за воинами десяток телег, доверху груженных награбленным у германцев добром – деревянной и золоченой посудой, какими-то бочонками, шерстью, кожами. Как видно, центурион придерживался отличных от императорских целей: цезарь призывал сеять страх, а этот – грабил.

– Похоже, мы не найдем в целости корчму Гавтильда, – кивнув на повозки, шепнул Илмар.

– А это в зависимости от того, откуда они сейчас идут, – тихо отозвался Рысь. – Может, они были и вовсе в другой стороне.

Подумав, алеман согласился:

– Тоже верно.

Построившаяся в походный порядок центурия под грохот барабанов и задорное уханье литавр шла по широкой тропе чуть ли парадным шагом. Впереди на белом коне соколом поглядывал по сторонам центурион в блестящем, с пышными страусиными перьями шлеме. Юний не очень-то хорошо смог рассмотреть лицо сотника, отметив лишь, что оно было красным, обветренным и довольным. Ну, еще бы…

Легионеры оказались, как на подбор, молоды, видно, из тех самых юнцов, что пришли с Максимином Фракийцем, когда он еще был не императором, а префектом. В отличие от своего командира они вообще не выказывали никакого довольства, скорее, наоборот, выглядели довольно унылыми. Может быть, оттого, что просто устали.

Миновав рощицу, центурия свернула к реке – туда как раз спускалась дорога. Как бы они не натолкнулись на Эрнульфа с Арминием! Хотя те ведь не дураки и не глухие, а этот оркестр слышен на всю округу. Наверняка центурион специально отдал приказ играть погромче, чтобы все окрестные варвары слышали. Слышали и боялись! Воют, трубят трубы, сияющей на солнце медью гремят литавры, грохочут барабаны, и далеко вокруг слышна неудержимая солдатская поступь! Прячьтесь, подлые варвары, посмевшие нападать на имперские земли, прячьтесь, а мы разграбим ваши деревни, угоним стада, сожжем нивы. Горе, горе вам, варвары!

Следом за легионерами, видимо охраняя обоз, на низеньких лошаденках ехали воины из местных вспомогательных сил – десятка полтора германцев в широких штанах и мохнатых куртках, все, как видно, из приграничных сел с той стороны Рейна. Не отмеченные печатью интеллекта тупые лица, даже скорее жуткие рожи, бегающие, какие-то вороватые взгляды, некоторые всадники раскачиваются на лошадях, словно корабли в бурю – видать, пьяные. Ну и сброд! Указом Каракаллы – римские граждане, мать их за ногу. Однако…

Рысь вдруг присмотрелся внимательней и прикусил губу, узнав скуластого чернобородого варвара с жестоким, словно бы застывшим лицом. Фредегар – доверенное лицо трактирщика Эрлоина. Теперь ясно, почему легионеры грабили, а не просто убивали, как недвусмысленно приказывал император. Наверняка центурион вошел с трактирщиком в корыстный сговор – совершил должностное преступление, между прочим, – и теперь все награбленное добро они честно делили на двоих. Или, может быть, центурион брал драгоценностями и деньгами – ну, спрашивается, куда ему кожи? Есть время возиться? Интересно, почему тогда они не взяли рабов? Что-то нигде не видать пленных… Хотя ясно – ведь пленники могут говорить, а вот кожи, драгоценности, посуда никому ничего не расскажут. Остаются лишь собственные воины, которым центурион либо доверял, либо… либо имел на их счет какие-то иные планы.

Когда последняя повозка скрылась за бугром, Юний с Илмаром переглянулись и, не говоря ни слова, быстро, но осторожно последовали за центурией. Как и следовало ожидать, на реке, в стороне от плеса, был разбит лагерь. Все как полагается – ров, частокол, насыпь – попробуй возьми. В камышах покачивались на серебряной рейнской волне вместительные плоскодонные барки – и Рысь бы ничуть не удивился, обнаружив на одной из них трактирщика Эрлоина. Его он, конечно, не увидел, зато заметил вислоусого толстяка Эвдальда. Теперь ясно – чьи барки. Неплохо трактирщик действует – с размахом и прямым подкупом должностных лиц, а как же без этого? Нарушает закон, негодяй! Отлично, отлично. Теперь бы узнать номер манипула, когорты и легиона – загодя озаботиться свидетелями. Вон их тут сколько – явно больше сотни. Как бы только узнать, откуда они?

Несколько парней-легионеров, человек десять, уже без доспехов, щитов и шлемов, вышли из лагеря и, смеясь, направились к плесу. Выбрали местечко недалеко от барок, скинули туники и, поднимая тучи брызг, наперегонки бросились в реку. Юний даже на миг ощутил зависть. Сияющее, палящее совсем по-летнему солнце, отражающаяся в воде пронзительная небесная синь… Эх, вот бы и самому так нырнуть, ощутив распаленной кожей обжигающую прохладу реки. Впрочем, почему бы и не нырнуть?

Усмехнувшись, Юний велел Илмару, взяв лошадей и ребят, дожидаться его на холме, сам же, пробравшись ольховыми зарослями к самой воде, быстро разделся и, погрузившись в воду, быстро поплыл к плесу. Улучив момент, нырнул – и вынырнул в гуще купающихся. А уж те орали и веселились, словно мальчишки, брызгались, хохотали, толкались. Рысь тоже изобразил на лице улыбку.

– А слабо наперегонки – во-он до того куста и обратно? – с хохотом подначил он.

– Наперегонки? Это с тобой, что ли?

– А и со мной! Ставлю два сестерция, что обгоню всех.