А ведь так всегда и бывает, подумалось мне. Пока не догадываешься, насколько все убого, пока не знаешь, что может быть иначе, живешь себе и живешь, в ус не дуешь. Но стоит получить возможность сравнивать, осознать, что существуют варианты лучше и достойнее, как в душе начинается разлад. Не хочется довольствоваться малым! И тогда уж либо царапаешься, карабкаешься изо всех сил и выбираешься в лучшее, либо остаешься, где был, но спокойствия тебе уже не видать.

Я прижался лбом к стеклу. Оно было прохладным, холод успокаивал. Поезд ехал через ельник, деревья стояли вдоль железной дороги, сомкнув ряды, как суровые стражи. За окном шел дождь, капли дождя разбивались о стекло и ползли вниз.

Если закрыть глаза и не обращать внимания на покачивание, можно убедить себя, что находишься дома. Стоишь возле окошка, расплющив нос о стекло, а за окошком – двор, кусты сирени, автомобили, качели, лавочки…

Играют в футбол мальчишки, а мне нельзя: болит горло, гнойная ангина, высокая температура. Я сижу дома. Слабость такая, что меня качает из стороны в сторону, и тело кажется невесомым. Шея моя замотана теплым маминым шарфом, я одет в пижаму с корабликами, которая мне маловата. Руки торчат из слишком коротких рукавов тонкими прутиками, вид у меня сиротский и жалкий.

Если мама увидит, что я поднялся с кровати и босиком стою на холодном полу, то непременно отругает.

Есть я не могу – в горло словно насыпали битого стекла, глотать невозможно. Мама варит мне морсы и компоты, поит меня с ложечки, как маленького. Она взяла больничный и сидит со мной, хотя, конечно, в одиннадцать лет я могу лечиться и сам. Но она беспокоится, говорит, «сердце не на месте», если я больной и несчастный останусь один. Я ничего не отвечаю на это, но в душе счастлив, что она рядом. Мама постоянно подходит к моей кровати, кладет на лоб прохладную ладонь, и жар как будто спадает. Она целует меня в щеку, гладит по волосам, называет галчонком – не знаю почему. Пройдет время, и я забуду это прозвище, и она позабудет его тоже…

А вот и мама: я вижу ее за окном. Она возвращается из аптеки, смотрит на наши окна и замечает меня. Сначала хмурится – подумала, наверное, что я не надел домашние тапочки и теперь замерзну и заболею еще сильнее. Но потом улыбается, и я знаю, что она рада мне. И я тоже рад, и в эту минуту чувствую такую острую любовь к ней, что где-то в груди становится больно и жарко. Мама машет мне рукой, и я машу в ответ и думаю, как же все на свете хорошо и правильно…

– Молодой человек!

Пронзительный голос вырвал меня из прошлого. Кажется, я немного задремал. Женщина стояла рядом и смотрела на меня вытянутыми к вискам, темными и блестящими, как чернослив, глазами. Она была маленького роста – едва доставала мне до плеча. Голос неприятный, но лицо приветливое.

– А я уж подумала, плохо тебе, – сказала она и похлопала меня по руке.

– Все нормально.

– Ты иди к себе, поспи, – посоветовала она напоследок, скрываясь в своем купе. – Чего к окошку припал!

Что-то в словах женщины наталкивало меня на мысль. Я не мог уловить ее, ухватить за хвост и додумать до конца. Окно, стекло…

Когда наконец смог понять, какая идея пытается пробиться на поверхность сознания, то в первый момент опешил. Если все пойдет, как надо, я смогу вырваться. Но шанс, что все получится, ничтожно мал, а вот вероятность переломать руки-ноги-шею или разбиться насмерть – велика.

Да, об этом я и думал: разбить стекло и выпрыгнуть в окно. На полном ходу, потому что поезд не останавливается. Дождаться удобного момента, чтобы он хоть немного замедлил ход, не получится. Ловить придется другой момент – такой, чтобы в коридоре было поменьше народу и никто не попытался меня остановить. Или не побежал за проводником.

Я осторожно оглянулся по сторонам. Чем же разбить стекло?

«Незачем делать это здесь, на виду у всех. Иди в туалет, закройся изнутри, чтобы никто не смог помешать. Разобьешь окно тем, что под руку попадется, – мусорным ведром, держателем для туалетной бумаги. А может, удастся попросту открыть его». – Голос, что прозвучал в моей голове, был спокойным и рассудительным.

Слышать голоса, наверное, плохо. Может, это один из признаков сумасшествия, но я в последнее время незаметно привык к их присутствию. Тем более голос говорил сейчас правильные вещи и рассуждал здраво.

Более не раздумывая, чтобы не растерять решимости, я направился в сторону туалета. Мне повезло: очереди нет, дверь открыта, проход свободен.

Закрывшись изнутри, я попытался открыть окно. Торопливо обшарил раму, хотя и видел уже, что нет на ней ни ручки, ни задвижки. Должны они быть или нет? Неважно, не будем зацикливаться на мелочах.