Основным источником биографии крупнейшего политического деятеля, философа и писателя времени правления первых Палеологов, Феодора Метохита, служат его собственные стихотворные произведения, написанные главным образом в конце жизни. Огромная поэма, общим объемом около десяти тысяч политических пятнадцатисложников, содержит сведения и об образовании Метохита, и описания превратностей его судьбы, и детальные рассказы о научных занятиях и о занятиях политикой, и — род стихотворного экфрасиса — детальное повествование о своем роскошном дворце, который славился как выдающееся произведение искусства.

Феодор Метохит родился в Никее, которую он называет «красивейшим городом». Отец его, в прошлом знатный византийский вельможа, подвергся опале и тюремному заключению при Михаиле VIII, а при Андронике II был просто удален от двора. Феодор получил обычное по тем временам образование гуманистического цикла (έγκύκλιος παιδείκ), которое в Никее было поставлено посредственно. Однако Феодор, проявлявший уже с ранних лет незаурядные способности, задолго до окончания школы начал писать в манере тогдашних риторических произведений.

Около 1280 г. Андроник II, услышав о замечательных способностях юноши, потребовал его ко двору, и спустя десятилетие началось возвышение Метохита. Пройдя чиновничью иерархию, Метохит достиг должности великого логофета, т. е. начальника общеимперской казны; он был первым советником при императоре, и Андроник без его ведома ничего не предпринимал. Вместе с Иоанном Гликой Метохит участвовал в посольстве на Кипр по поводу сватовства сына Андроника, Михаила IX. Затем Метохит несколько раз побывал с дипломатической миссией в Сербии. При его содействии состоялась свадьба дочери Андроника, Симониды, и Стефана Милутина. Как сам Метохит не без остроумия и горечи оценивал собственную деятельность, он был «кормчим на прохудившемся корабле». И действительно, он сознавал всю сложность внешнего положения империи и видел, какая угроза возникает и растет внутри государства. Однако первое десятилетие правления Андроника II было относительно спокойным, и Метохит, воспользовавшись этим, развернул в Константинополе большое строительство. Для себя он построил великолепный дворец, а из общественных зданий восстановил монастырь Хоры. Там в нартеке главной церкви (ныне мечеть Кахриэ–Джами) по собственному заказу Метохита был выполнен его мозаичный портрет. Эта мозаика сохранилась по сей день: в ее центре помещена выполненная в традиционной манере фигура сидящего Христа — в левой руке книги Священного Писания, правая сложена в крестное знамение; рядом — коленопреклоненный Метохит. Бледное, продолговатое лицо с узкими, слегка раскосыми глазами, темная борода, длинные темные волосы. Он одет в пышные пестрые одежды, как подобает высокому византийскому сановнику. В руках у него модель храма святой Софии — символ единения всех материальных и духовных ценностей византийского государства. Ценность этой мозаики тем выше, что это — один из немногих случаев некоторой достоверности в византийской портретной живописи.

Благополучие Метохита стало жертвой гражданской войны, вызванной борьбой за престол между Андроником II и Андроником III Палеологами. Сначала Метохит уговаривал старого императора уступить престол внуку, но, видя упорство в верхах, переменил мнение, и Андроник III с обидой удалился из столицы, собрал войска и двинулся против деда. Началась длительная война, исход которой решило внешнеполитическое положение Византии. К этому времени турки одержали серьезные победы в Вифинии и Никомидии, и Андроник II почувствовал свое дело проигранным. Когда же войска под предводительством внука вошли в Константинополь, среди населения начался мятеж. Метохит скрылся в царском дворце. После воцарения Андроника III его сослали в Дидимотейхос, откуда он вернулся в 1331 г., когда Никея и ее окрестности были захвачены турками. Последние годы жизни Метохит провел в монастыре Хоры, где и умер под именем монаха Теофлета, приняв постриг. Во время, междоусобной распри полностью был разрушен дворец Метохита.

Несмотря на большую и постоянную занятость государственными делами, Метохит никогда не оставлял занятий наукой. Его эрудиция и разносторонность интересов были необыкновенными не только для тех времен; ему могли бы позавидовать люди поздних эпох. Его любимый ученик, а впоследствии известный византийский писатель, Никифор Григора, дает ему такую характеристику: «Он был живой библиотекой и ясной отгадкой для загадок; сколько людей ни прикасалось к наукам, он всех обгонял в короткое время». Однако тот же Григора отмечает, и притом с сожалением, что Метохит ни на ком из древних не смог остановиться как на непререкаемом авторитете и лучшем для себя образце. Начав с риторики, освоив технику особенно популярных тогда «прогимнасм», Метохит уже в довольно пожилом возрасте обращается к изучению математики и астрономии. Он был знаком с сочинениями выдающихся эллинских астрономов — Феона, Птолемея, Евклида. Во многих его сочинениях ясно ощущается его преклонение перед Платоном, хотя знал он решительно все, что было известно в его время из классической науки. Занятия наукой Метохит ценил безусловно выше, чем занятия политикой. Плодом его ученых занятий явилось колоссальное количество сочинений, часть которых по сей день не издана. Все наследие Метохита делится на следующие жанровые группы: 1) философские сочинения смешанного характера; 2) риторические сочинения; 3) сочинения по астрономии и математике; 4) эпистолярное наследие; 5) поэзия.

В риторике и философии Метохит обнаруживает практический ум, он стремится приспособить эти предметы к интересам государства. Поэтому форма «прогимнасм» часто используется им для выражения своих политических или философских взглядов. В этом отношении особенно замечательны его так называемые «Смешанные сочинения» (Miscellanea), или «Гномические заметки и памятки» (ϒπομνηματισμοί και σημεώσεις γνωμικαί). Это сборник самых разнообразных трактатов, напоминающих «Моралии» Плутарха. Метохита интересуют и вопросы этические: он рассуждает, какая жизнь лучше — в браке или безбрачная, праздная или в делах. Иногда он обращается к темам литературно–критическим, и тут его объектами становятся Ксенофонт, Плутарх, Синесий и Дион Хрисостом. Чрезвычайно риторична по форме и столь же серьезна по содержанию 82–я глава «Заметок», обсуждающая вопрос о недостатке денег в государстве. Интересно отметить, что современник Метохита, Георгий Пахимер, нашел для себя в этой теме лишь материал для декламации, как бы оправданной при помощи цитаты из Демосфена.

Группу риторических сочинений Метохита составляют похвальные речи Никее, Константинополю, различным святым, надгробные речи и две речи против врагов образованности. Поэзия Метохита имеет два тематических направления — автобиографическое и дидактическое. У него есть, например, поэма в гексаметрах «О математическом виде философии и особенно о виде ее, связанном с гармонией». Все поэтические произведения Метохита относятся к последнему периоду его жизни. Поэтому в них много жалоб на одиночество, на постигшие его неудачи, главной из которых Метохит, видимо, все–таки считал необходимость предпочитать политику кабинетной жизни ученого. Несмотря на ту неприязнь к Эпикуру, которую он выражает в заметке о Плутархе, его постоянным идеалом в течение всей жизни была именно эпикуровская «созерцательная жизнь» (βίος θεωρητικός), основанная на освобожденности от дел (άπραγμοσύνη) — в этом, видимо, и заключалась подлинная трагедия писателя.

О ПЛУТАРХЕ[474]

Теперь следует вспомнить о Плутархе и об огромной мудрости этого человека; о нем, пожалуй, легко сказать в общих словах, как бы выхватив совершенно произвольно из обширного материала короткие куски; но, вероятно, трудно придется тому, кто, не охватывая всего и отклонив многое, тщательно выберет кое–что и использует для своей цели; однако, обратившись к воспоминаниям, надо говорить о Плутархе так, чтобы слова создавали живой его образ. То, что мы хотели бы и могли бы сказать, целиком и полностью в нашей власти, мы ничем не связаны; но никто из нас не сделал бы ничего полезного и даже не нашел бы правильного пути, если бы мы не могли правдиво изображать действительность.

Итак, оказавшись по природе восприимчивым к разнообразным знаниям, Плутарх очень легко умеет пользоваться всякими учениями; стремясь все рассмотреть и осмыслить, этот человек не оставил в стороне ни одного раздела, ни одного способа воспитания, тогда как многие знаменитые и образованные люди древности да, пожалуй, и некоторые наши современники чувствовали себя хорошо только в тех науках, которые ближе их складу ума, а прочее для них было неприемлемо и доступно лишь в виде каких–то отрывочных сведений, так что с этими людьми, как и с любыми мужами ученой породы, очень легко общаться и подражать им; одни из них занимаются серьезным делом, может быть, и достойным пристального внимания, а другим это не свойственно; что же касается вещей менее значительных — речей важных и второстепенных — это дело любителей прекрасного и словесников.

Но Плутарх, как я уже сказал, имеет природную склонность ко всему и охотно исследует и крупные и мелкие вопросы воспитания, не разделяя их на великие и ничтожные; более того, он относится ко всему с любовью, и нет такого предмета, коснуться которого он не счел бы нужным из–за своей ненасытной жажды знаний и нескончаемого стремления насладиться всем самым прекрасным, тем, что иные люди делят на части, из которых они бесповоротно выбирают что–то будто бы важное и тратят на это всю жизнь полностью, полагая, что они удовлетворены и для них этого достаточно, чтобы заслужить всеобщее внимание и почет; так бывает оттого, что у подобных людей мелкая душа, или оттого, что в области прекрасного они довольствуются самым малым и копаться в мелочах не доставляет им неприятности. А для Плутарха, я повторяю, природа сделала родной любую отрасль науки, его заботило все, старание его не ослабевало, если даже ему приходилось трудиться в одном случае больше, чем в другом, хотя он, как мне кажется, не считал возможным тратить очень много времени на то, что, по его мнению, можно было рассматривать как нечто второстепенное; на первое место в жизни он ставит философию; он пользуется ею в высшей степени определенно и на словах и на деле, применяя эту науку и к познанию жизни и к суждению о ней. Поэтому в большей части своих сочинений он касается этических установлений, государственного устройства, правил поведения, и он проверяет свои положения, по которым следует жить, и свои выводы на примере того, что было до него. Отвлеченные науки о природе, их содержание мало интересуют его, а более очевидно, что он стремится к наукам точным. Также очевидно, что этими науками он занимается в достаточной мере, вовсе не отказываясь говорить, откуда он что берет. Именно он спорит со стоиками, уличая их и в неверных суждениях о природе и во всем остальном; он уличает их в том, что они противоречат не только действительности, но и самим себе. Бесспорную ценность представляет собой Плутарх как свидетель тех философских учений, самый расцвет которых совпал с его временем, начавшись незадолго до него и прекратившись немного спустя после его смерти, учений, которые упорно развивали общие положения философов и их мысли о вселенной, показав при этом какой–то путь совершенствования в знаниях и обнаружив большой труд кропотливого исследования.

Немало вопросов о природе Плутарх старается объяснить сам, прилагая очень большие усилия, и во многих своих сочинениях вспоминает о тех, кто занимался точными науками, высказывая при этом собственные суждения, несомненно тщательно их продумав; и поэтому он в состоянии говорить об этом предмете, а именно о родоначальниках и о выдающихся ученых, живших до него, — он причисляет к ним Пифагора, его учеников, Евклида, Платона, Гиппархов, Архимеда и всех из того же войска и хоровода. На него еще не оказали влияния тогдашние Птолемеи и Феоны, его интересуют и дают ему большое поле деятельности все виды философии: он показывает их непреходящее значение и скрытые в них сокровища мудрости. И мне кажется, что если кто–нибудь изгоняет Плутарха из этой области знания — дает ли сам Плутарх для этого повод, или не дает, — такой человек, пожалуй, пострадает и навлечет на себя гнев, так как он невольно, а может быть и сознательно, но во всяком случае нелепо лишит ученого его разносторонности.