По словам его супруги, Никифор «и в тяжких трудах не пренебрегал литературными занятиями и написал различные сочинения, достойные памяти»[271]. От философских, риторических сочинений Никифора ничего не осталось, но об его опыте историка можно судить по четырем книгам неоконченного и, по свидетельству Анны (там же), написанного начерно исторического труда. Первой книге этого труда предшествует сравнительно небольшое вступление, которое и по стилю, и по содержанию разделяется на две части. В первой, довольно пространной, излагается содержание четырех книг произведения Никифора: история царствования Михаила Дуки (1071–1078 гг.), затем Никифора Вотаниата (1078–1081 гг.) и приход к власти Алексея Комнина.
Во второй части, гораздо более краткой, говорится о том, почему автор предпринял этот труд и как он понимает стоящие перед ним задачи.
Первую, историческую, или, можно сказать, политическую часть вступления, по всей вероятности, написал не Никифор Вриенний, а другой, неизвестный нам автор. Эта часть отличается от всех последующих четырех книг труда по стилю и даже иногда по изложению тех исторических событий, которые показаны в основной части повествования. Кроме того, тот факт, что пересказ событий во введении заключает в себе содержание только четырех книг труда Никифора Вриенния, становится вполне понятным, если принять версию о разных авторах, написавших историческую часть вступления и всю остальную часть повествования. В самом деле, если бы такое введение писал сам автор, то, вероятно, он изложил бы события до того момента, каким собирался кончить свой труд, а именно, как увидим из дальнейшего, последними днями правления Алексея Комнина. Самый же конец вступления, где излагается краткая история возникновения этого труда и цели, преследуемые автором, можно с уверенностью считать принадлежащим перу Никифора Вриенния. Почему вступление Никифора Вриенния потребовалось кому–то дополнить — сказать трудно, но помнить об этом необходимо по следующей причине: в той части вступления, которую принято считать написанной другим автором, есть такие строки: «Итак, ясно, что этот славнейший между царями, Алексей, овладевший царским скипетром, не только не заслуживает обвинения, но, по мнению людей здравомыслящих, достоин похвал и должен считаться добрым примером и образцом для потомков».
Из этих слов некоторые исследователи делали вывод, будто Никифор Вриенний стремился показать, что путь Алексея Комнина к власти был вполне справедлив и законен. Из сказанного выше относительно двух авторов той и другой части вступления следует, что такой вывод вряд ли справедлив, тем более что в той части вступления, которая, несомненно, принадлежит Никифору, автор признается в довольно скромных своих намерениях: «Ведь не историю писать, не похвалы сплетать ему (Алексею. — Т. П.) я намерен: для этого вряд ли достаточно было бы силы Фукидида и красноречия Демосфена. Я же взялся за это описание из желания лишь положить начало для тех, кто захочет описать его деяния. Поэтому пусть сочинение мое будет только основой для исторического повествования» (конец вступительной части).
Труд Никифора Вриенния долгое время оставался неизвестным: до XVII в. его считали утерянным, но в начале XVII. в. французскому ученому Петру Поссину, занявшемуся поисками древнейшей рукописи «Алексиады» Анны Комниной, посчастливилось найти в одной из тулузских библиотек рукопись, заключавшую два произведения: «Алексиаду» и исторический труд Вриенния. Текст Вриенния предшествовал тексту «Алексиады», но первая страница была оторвана, и Петр Поссин принял сначала текст Вриенния за неизвестное ему ранее предисловие к сочинению Анны Комниной. Но прочитав текст, он понял, что это — неизвестный прежде труд Никифора, собственноручно переписанный супругой автора.
Из–за отсутствия первой страницы мы не знаем начала этого произведения и заглавия его; на основании уже приведенного нами авторского замечания во вступительной части, где Никифор просит считать его труд «только основой для исторического повествования», целесообразнее всего озаглавить это сочинение «Историческими записками».
Художественные достоинства сочинения Никифора Вриенния определяются ясным стилем, напоминающим стиль «Анабасиса» Ксенофонта, живым изложением, благодаря которому в рассказе почти всегда чувствуется и внутреннее движение событий (особенно в описании битв, жизни солдат в лагере), и противоположность характеров (Исаак и Алексей, алан Арабат и Хаскар); оживляет повествование и прямая речь, встречающаяся довольно часто и построенная нередко по образцу разговорного диалога.
Отрывок из второй книги «Исторических записок», перевод которого предлагается ниже, касается того периода византийской истории, когда в правление Михаила Дуки, точнее — в 1073 г., на Византийскую империю уже не в первый раз двинулись турки–сельджуки. Михаил назначает начальником своих войск Исаака Комнина, брата Алексея. Алексей был в то время очень молод (по свидетельству Никифора Вриенния, у него еще не начинала пробиваться борода — II, 3), но все же он помогал брату: строил войска, располагал засаду. Оба брата разбили свой лагерь в главном городе Каппадокии. Узнав от лазутчиков, что на них двинулись турецкие полчища, Исаак выступил с войском навстречу врагам, Алексею же приказал не покидать лагеря и охранять его. Алексей рвался в бой и был недоволен решением брата, но все же не стал ему противоречить.
ИСТОРИЧЕСКИЕ ЗАПИСКИ. КНИГА II[272]
5. Повинуясь брату, Алексей остался в лагере, Исаак же повел войска против турок. Он встретил их у границ Каппадокии. Произошла битва; ромеи бежали, но Исаак храбро сражался, даже окруженный врагами, а когда раненный под ним конь упал вместе с седоком, то турки взяли его в плен.
Войско ромеев рассеялось, а турки двинулись к лагерю. При их наступлении Алексей, вместе с немногими своими воинами, пытался помочь находившимся в лагере; и он действительно помог и спас почти всех. Но приняв опасность ради всех на себя, он сам едва не попал в плен: устремившись в самую гущу врагов и пронзив копьем первого, кто приблизился к нему, Алексей убил его наповал; после этого враги окружили Алексея и со всех сторон метали в него стрелы, но сам он, хранимый десницей всевышнего, был невредим, в коня же его попало множество стрел, и вместе с седоком он упал наземь. Воины Алексея, любя этого достойного любви человека, соскочили с коней и, храбро сражаясь вместе с Алексеем, вырвали его из этой опасности. Из пятнадцати человек только пять возвратились вместе с ним в лагерь; остальные были убиты либо взяты в плен. Спасшись от гибели, Алексей не предался в лагере отдыху, а бегал кругом вала и подкреплял дух воинов, дабы они не сделали чего–либо недостойного ромейской доблести.
Так, пока стоял день, находившиеся в лагере были тверды и, дивясь на храброго юношу, восхваляли его, простирая к нему с мольбой руки, называли своим спасителем и благодетелем.
— Да здравствует юноша, — восклицали они, — наш защитник, кормчий, избавитель, спасший ромейское войско! Да здравствует он, как бы бесплотный, хотя и облеченный во плоть! Да насладимся мы твоими подвигами, и ты, наше общее благо, живи многие лета!
Воодушевляя такими словами отважного юного вождя, они оставались в лагере; Алексей же выбегал за вал и многих из подступавших врагов убивал, других обращал в бегство. Настала ночь; Алексей, видя всеобщие приготовления, вполне естественно, радовался, думая, что они готовятся к бою, и отдавал распоряжения своим слугам.
6. Все при этом хранили молчание, а один какой–то доблестный человек, превосходивший других силой и жизненным опытом, по имени Феодот, сказал, что происходящее предвещает недоброе: «Едва наступит ночь, тотчас начнется бегство».
От слов Феодота юноша преисполнился печали: ведь он полагал, что все так же доблестны, как он. Все же Алексей удалился в свою палатку на ужин, так как весь день он ничего не ел. И пока он, даже не сняв доспехов, ужинал, воины незаметно вышли из лагеря и побежали. Когда Алексею объявили, что все войско сбежало и он остался один с немногими людьми, то, потребовав коня, Алексей поспешил помочь и удержать беглецов. С трудом отыскав мула, он вскочил на него и устремился к выходу, желая занять его и удержать оставшихся в стане. Но почти все успели уже убежать. Тогда и сам Алексей вышел из лагеря, а турки уже заметили бегство ромеев и изо всех сил, с неимоверной быстротой, бросились преследовать бегущих. И быть бы Алексею в плену, если бы не Феодот, о котором было упомянуто ранее: услыхав конский топот и поняв, что на них несется множество турок, он уговорил Алексея удалиться немного в сторону от дороги. Свернув с этой дороги, они оказались в каком–то заросшем кустарником местечке и оставались там до тех пор, пока мимо них не прошло все войско турок. Затем Алексей и Феодот покинули это место и направились к Дидимовой горе. Но встретившись с турками и побежав прочь от них, они разлучились, а поскольку была ночь, то не смогли встретиться. И тогда тот и другой пошли наобум.
Оставшись один, славный Алексей подошел к подножью Дидимовой горы, и так как мул его уже устал и не мог больше двигаться, он спрыгнул с него и стал взбираться на гору пешком, к тому же еще и в латах: ведь снять их ему не позволял юношеский пыл. Вместе с тем, по словам его, препятствовал тому один случай, запавший ему в память. Ведь он сам рассказывал, что слышал, как отец его смеялся над кем–то, сбросившим доспехи; вот потому–то Алексей и шел в латах. Удивительно и то, что, несмотря на сильное кровотечение из носа, которое открылось у него, едва он пустился в путь, и которое длилась всю ночь, Алексей ни доспехов не снял, ни пути не прервал до тех пор, пока не достиг небольшого городка в Габадонии[273].
7. Когда Алексей пришел в этот городок, сбежались все местные жители и, увидав, что его плащ испещрен пятнами от смертельных ран, стали, конечно, стенать и лить слезы. Когда же слух о его прибытии достиг облеченных властью лиц, они пришли к Алексею, с великим почетом повели его к себе домой и оказали ему радушный прием. Они принесли ему одежды, подобающие такому мужу, и старательно заботились о юноше; согласно принятому у них обычаю, принесли даже зеркало, чтобы он взглянул на себя[274]. Увидав зеркало, Алексей усмехнулся, а принесший недоумевал, — почему. Алексей же сказал, что негоже мужчинам, да еще воинам, смотреться в зеркало.
— Этим пристало заниматься только женщинам, у которых одна забота — нравиться своим мужьям. А мужчину–воина красит оружие и простой, суровый образ жизни.
Услыхав такие слова, присутствующие удивлялись столь благоразумному суждению юноши. Так Алексей погостил у них три дня и, когда его слуги были уже в сборе, отправился в Анкиру[275]. Дело в том, что какой–то человек, оставшийся в живых после боя, на вопрос Алексея о брате, указал ему один город, в котором, уверял он, жил Исаак, убежав от преследовавших его турок. И вот, полагая, что это известие правдиво, Алексей поспешил встретиться с братом. Но человек тот убежал; Алексей же, отправившись в путь, достоверно узнал, что брат его в плену. Тогда, обманутый в своей надежде, он огорчился, начал стенать и рыдать, однако пути своего не прервал.