– Зажгу!

Мишель наконец сдирают с путей, оглушив ударом – и отбрасывают вон. Поезд съедает еще метр и еще метр.

– Тамара!

– Нет!

– Ведьма черножопая!

Ленька вскидывает еще раз автомат и стреляет – в нее; пули жгут живот; Тамара тогда просто подносит огонь к горлышку; успевает сказать «Прости, господи»; и все. Потом – разверзается.

Полкан трет голову – пахнет паленым волосом, горелым мясом; визг еще стоит в ушах, но это уже эхо. Он встает на четвереньки – видит факел. Факел недвижим, лежит на земле. На бушлате пляшут синие язычки пламени. Полкан бьет их отупело. Поводит башкой – видит свет. Поезд катится на него, катится и гудит, сгоняет его с рельсов, требует пропустить.

Полкан, оступаясь, выпрямляется, выравнивается.

Вспоминает, что это за поезд.

Вспоминает, что это за факел.

И – на непослушных кривых ногах, веселя синие язычки, бежит вперед – впереди набирающего ход поезда. Последние рельсы перед ним уложены, и теперь поезду больше нечего ждать.

Кроме локомотива, за Полканом никто не гонится – люди раскиданы взрывом, те, кого не посекло железом – сидят на земле, шарят вокруг себя, ищут, за что им на этой земле зацепиться.

Полкан медленный, ноги тугие, голова пустая – и в ней, в железной бочке, только одно болтается в ржавой темной воде: Тамарины слова. Что он обещал поверить. И что не может снова предать.

Люди в поезде смотрят на него свысока, из своих окон-бойниц и не понимают, куда он хочет от них убежать – и почему ему не сойти с путей. Они догоняют его и подгоняют, рев не стихает, лучи лупят ему прямо в спину.

А Полкан знает, куда и знает, зачем.

По рельсам – чтобы задержать их хоть чуть-чуть.

Он собирается с силами и делает последний рывок.

Чтобы оказаться у стрелки хотя бы за несколько секунд до уже набравшего ход поезда. За несколько секунд до того, как люди в бойницах, передумав щадить его, просто смахнут его с дороги.

Он успевает.

Успевает добежать и рвануть тяжелый железный рычаг. Переключить стрелку: это трудно, как сдвинуть землю с орбиты, но он успевает.