– Придержи язык, женщина! – возмутился он. – Сдохну, а пост не нарушу».
– Я внёс свою долю. Теперь твоя очередь, виконт, – сказал анжуец и подмигнул пикардийцу.
– Кувшин пуст, – заметил хозяин. – Эй, подайте ещё вина!
– Да, выпьем! – воскликнул пикардиец. – С мокрого языка слова лучше текут.
Он осушил до дна свою кружку, откашлялся и начал такими словами:
«Как вам известно, у нас в Пикардии девицы, дабы обзавестись своим хозяйством, стараются честно заработать на посуду, постели, сундуки, в общем, на всю домашнюю утварь. И ради этого нанимаются в прислуги в Перон, Абвиль, Амьен и другие города, где моют, чистят, скребут, гладят, готовят и всё такое прочее. И как только научаются они чему-то сверх того, что положено преподнести мужьям, они выходят замуж. На свете нет хозяек лучше наших пикардиек, потому что они в этом деле собаку съели. Одна девица из Азонвиля, а это та самая земля, которая досталась мне по наследству, прослышала, что в Париже люди себя по пустякам не утруждают, что там на улицах до того пахнет жареным мясом, что можно по целым дням нюхать и сытым быть безо всяких хлопот. И вот забрала она себе в голову, что надо пойти в столицу и раздобыть себе на приданое. Шла она пешком с пустыми руками и у заставы Сен-Дени столкнулась с солдатами, которые стояли там на страже, поелику гугеноты якобы намеревались улизнуть из города. Сержант, завидев сей милый чепчик, сдвинул шляпу набок, разгладил перо, подкрутил усы, сделал страшные глаза, подбоченился, прокашлялся и остановил пикардийку, дабы, мол, проверить, проколоты ли у неё должным образом уши, ибо иначе девицам в Париж входить не дозволяется. Потом спросил её шутки ради, но строгим голосом, с какой целью она явилась и не собирается ли захватить ключи от города. На всё это простушка отвечала, что ищет места и не замышляет ничего дурного, а только хочет заработать.
– Хорошо, кума, – сказал плут, – я тоже из Пикардии, и я дам тебе работу. Обращаться с тобою будут лучше, чем с королевой, и ты вернёшься восвояси не с пустыми руками.
Он отвёл её в кордегардию, велел подмести полы, выскоблить кастрюли, разжечь огонь и следить за порядком и обещал, что коли придётся она солдатам по сердцу, то с каждого получит по тридцать парижских солей. А понеже заграждение выставили у этих ворот на целый месяц, то у неё скопится не меньше десяти экю, а когда этих солдат сменят другие, то они с ней тоже сговорятся, и она отправится домой с полным кошельком и парижскими подарками. Славная девица вычистила комнату, приготовила еду, и всё с песней, с охоткой, так что к вечеру солдатская конура превратилась в трапезную бенедектинцев. И все были довольны, и каждый дал милой хозяюшке по одному солю. Наевшись, напившись, солдаты уложили девицу в постель командира, который в тот вечер ушёл в город к своей полюбовнице, поблагодарили её от всей души, как солдаты-философы, idest, любящие всё разумное. И скоро девица сладко задремала. Дабы избежать ссор и шума, доблестные воители бросили жребий и, выстроившись в очередь, по одному, молча, с горячностью принялись за пикардийку, и каждый брал с неё по малой мере на шестьдесят турских солей. Ей сия служба показалась нелёгкой, ибо она к такому не была привычна, но бедная девушка старалась изо всех сил и за всю ночь не сомкнула ни глаз и ничего другого. Утром, пока солдаты ещё крепко спали, она, радуясь, что осталась цела после ночной перестрелки, поспешила, невзирая на усталость, домой со своими тридцатью солями. По дороге встретилась ей знакомка, которая по её примеру тоже подалась в Париж. Знакомка сия, завидев землячку, спросила, что там да как и что за работа есть в столице.
– Ах, милая, не ходи туда. Там надобен железный передок, да и тот скоро изотрётся да износится.
Вот и весь сказ».
– Твоя очередь, толстопузый бургундец, – сказал пикардийский плут, хлопнув со всей силы соседа по его огромному животу. – Валяй свою историю или плати!
– Клянусь королевой Колбас! – вскричал бургундец. – Клянусь верой, всеми святыми, Господом Богом! И дьяволом тоже, ибо я не знаю ничего, кроме историй нашего двора, а они идут в ход только с нашей монетой…
– Эй, чёрт вас дери, мы что, на басурманской земле? – завопил другой, указуя на пустые кружки.
«Ладно, так и быть, расскажу вам историю, которую знает весь Дижон. Случилась она, когда я там командовал, и она стоит того, чтобы её записали. Был у нас один судья по имени Франк-Топтун – самодур, который только и делал, что бранился, спорил, смотрел на всех косо и никогда тех, кого отправлял на виселицу, добрым словом не подбадривал, короче, он мог сыскать вшей у лысых и пороки у Всевышнего. Так вот этот Топтун, отвратительный, как ни посмотри, взял жену, и по великой случайности ему досталась мягкая, точно луковая шелуха, женщина, которая, видя порочный нрав своего муженька, изо всех сил старалась радовать и баловать его так, как другая на её месте стремилась бы наставить ему рога. Она слушалась его во всём и, если бы Бог позволил, какала бы золотом ради мира и покоя в доме, но этот скверник только ругался, ворчал и был щедр на побои так же, как должник на обещания долговому приставу. Что бы жена ни делала, всё было напрасно, и, поняв, что сил её больше нет, она решила пожаловаться родителям своим, которые приехали её проведать. Не успели они войти в дом, как зять объявил им, что дочь их глупа и всё делает невпопад, что от неё одни неприятности, что жизнь его стала невыносимой: то она его будит, едва он заснёт, то дверь не открывает, когда он домой приходит, и заставляет его торчать под дождём и снегом. И вечно у него или пуговицы оборваны, или шнурки мохрятся. Простыни мнутся, вино скисает, дрова сыреют, кровать скрипит в самый неподходящий момент. В общем, всё хуже некуда. На эти лживые обвинения жена отвечала, показав пожитки и утварь, на которых не было ни пылинки, ни пятнышка, ни царапинки. Тогда Франк-Топтун заявил, что жена с ним плохо обращается, обед не готовит, а если и готовит, то бульон у неё жидкий, а суп холодный, что она вечно забывает подать вино и стаканы, мясо готовит без приправ и петрушки, горчицу портит, в жарко́м попадаются волосы, а от скатертей воняет так, что он теряет всякую охоту есть, в общем, что бы она ни делала, всё у неё наперекосяк. Несмотря на обиду, жена довольствовалась лишь тем, что спокойно опровергала все обвинения.
– Ха! – сказал он. – Да как ты смеешь перечить! Ладно, оставайтесь у нас на обед, сами всё увидите. И ежели она хоть раз сумеет мне угодить, я призна́ю, что был неправ и возвёл на неё напраслину, никогда больше пальцем её не трону, отдам ей алебарду и штаны и пусть всем в доме заправляет.
– О, прекрасно, – весело отвечала она, – значит, отныне я здесь буду госпожой и хозяйкой.
Муж, доверившись природе и женскому несовершенству, велел накрыть стол в беседке, увитой виноградом, полагая, что жена непременно замешкается, бегая из буфетной во двор, и тут уж он ей спуску не даст. Однако жена управилась превосходнейшим образом, и тарелки у неё блестели, точно зеркала, и горчица была наисвежайшей и наивкуснейшей, и обед был прекрасно сготовлен и горяч, и сладок, точно запретный плод, и стаканы чисты, и вино прохладно, и всё сияло белизною так, что сделало бы честь даже епископской кухарке. Однако в тот самый миг, когда жена крутилась у стола и как добрая хозяйка напоследок оглядывала стол, желая проверить, всё ли в порядке, её муж громко хлопнул дверью. И чёртова курица, которая забралась на беседку, дабы полакомиться виноградом, вздрогнула, какнула на самую середину белой скатерти и обезобразила оную большой кляксой. Бедная женщина чуть не умерла от досады и отчаяния и не нашла ничего лучшего, как прикрыть ужасное пятно тарелкой и кое-как заполнить её фруктами. Потом, благо никто не заметил случившегося, проворно вынесла горячее, рассадила всех по местам и стала всех угощать да потчевать.
Увидев на столе и прекрасный порядок, и отменные блюда, гости возрадовались и выразили удовольствие своё, и только муж сидел мрачнее тучи, хмурил брови, брюзжал и шарил кругом глазами, ища хоть какую-нибудь мелочь, дабы, уцепившись за неё, наброситься на жену с бранью. А она, ласкаясь мыслию, что настал её час и что родители в случае чего её в обиду не дадут, молвила:
– Вот вам и горячий обед, и стол накрытый, как подобает, и скатерть белее белого, и солонка полная, и плошки чистые, и вино прохладное, и хлеб с золотистой корочкой. Чего не хватает? Чего ещё изволите? Чего желаете? Чего вам надобно?
– Дерьма! – в ярости вскричал он.