Этот, с щетиной, вскочил, натянул носки, серые вчерашние, с протёртой пяткой. Ходил, собирал одежду по полу, член болтался смешно, у него длинный был и тёмный. Я потом не могла вспомнить, как его зовут и кто он вообще такой, где я его сняла, может, в магазине или в столовке. Я его больше не видела никогда. Просто мясо. Длинный член. Серые носки.
На следующий день написала по собственному. Уволилась со студии. Сижу дома, пишу скрипты для Morgenshtern’a. Не всегда могу найти компьютер, чтобы закончить текст и отправить на приёмку. Весь гонорар отдаю за квартиру и еду. Этот свитер последнее, что я купила из вещей, три года назад. Поэтому, отвечая на твой вопрос.
Дружок мой кивает, понимаю, всё не то, да?
Ну да, вроде того.
И тогда он говорит, у меня для тебя есть работа. Тебе понравится.
19. Славик. Татуировка
Дверь в гостиную открывается бесшумно, ковры на полу поглощают звуки шагов и шорох ткани.
Славик оборачивается. Вдоль стены в оранжевом свете аравийского заката – шесть фигур в чёрных покрывалах-абаях, лица скрыты никабами. Две повыше, четыре пониже, кроме роста никаких отличий, просто шесть
Женщины переступают с ноги на ногу, чёрные абайи колышутся, меняется рисунок складок на ткани, всё мягче оранжевый закатный свет из окон, всё глубже тени.
Из прорезей никабов, как из бойниц бетонных дотов под Алеппо, на Славика смотрят шесть пар глаз. Пять карих и одна серая. Когда сероглазая поднимает руку и откидывает полог никаба, открывая шею – светлая кожа выглядит вызывающе на фоне чёрной материи, – у Славика внутри словно тяжёлый шар падает вниз, к бёдрам, как в первом активном кадре нейро, когда слабый ток через клеммы маски активирует выброс дофамина, начинает
Вдова уничтоженного в Атласских горах боевика, чёрная Матрёшка смерти превращается в режиме
Не исключено, что именно сейчас лицо Славика разглядывает на мониторе дежурная оперативница. Передаёт сигнал через спутник прямо в командный пункт на Фрунзенской или в стамбульскую штаб-квартиру возле буферной зоны.
На расстоянии вытянутой руки стоит кофеварка с пустой стеклянной колбой. На столе – маска с мини-диском. Точный направленный удар в висок, потом бежать. Закрывать лицо от камер наблюдения – они здесь в каждом коридоре, в каждом лифте, в каждом замке. Восемь часов
Женщина с серыми глазами разглаживает пальцем телесный пластырь на светлой коже, опускает край абайи. Мужчина в белой джалабии входит в гостиную, в руках он держит поднос, на подносе – шесть стаканов с горячим апельсиновым соком.
20. Инженер. Присутствие
Хорошими ночами мой сон обрывался там, где в окно влетает светошумовая граната.
Мои плохие ночи заливала кровь вперемешку с древесной трухой.
Я искал способ, чтобы память по-настоящему убила меня в этом сне. Чтобы превратилась в нож, пулю, топор. Самому мне не хватило бы духу: лезвие, верёвка, прыжок с высоты – я бы не смог. Даже яд – не смог бы. Как будто в меня был встроен ограничитель, как в больничный стимулятор.
Из моего окна неподалёку от площади трёх вокзалов я видел экран на здании ВТБ: 90-метровая плазма и Morgenshtern на ней, днём и ночью. Я видел его перед тем, как заснуть, и когда просыпался, каждую
Morgenshtern не существовал в физической реальности, Morgenshtern был абсолютно реален для каждого, кто подключался хотя бы раз. Все подключённые и были Morgenshtern – каждый в своей грёзе. Только в отличие от каждого из них Morgenshtern никогда ни за что не платил и ни о чём не помнил.