Ременюк чихнул, забавно при этом дернувшись под телегой.

– Сено красть.

Паша утратил дар речи. Ненадолго.

– Может, все–таки купишь то сено? Люди ж трудились.

Маленький гаденыш расхохотался. Точно городские, дурные як пеньки, хуже даже. Кто ж про такие вещи при свидетелях трепется?

– Я б на твоем месте сидел дома и лечился, – встрял Паша.

Попытку воспитать молодое поколение прервал чей–то ребенок, искавший какого–то дядька Гната. Ременюк ткнул в направлении хаты Крысюка.

Крысюк выскочил из дома через десять секунд, путаясь в ремне и пулеметных лентах.

– Пожар?

– Шкура, – махновец выводил из сарая упитанную серую кобылу, – чего уставился? Давай людям винтовки!

Ременюк шмыгнул носом и принялся запрягать животное. Руки у него заметно дрожали.

На площади собралось человек шесть – давешний матрос, дико злой тесть Крысюка и четверо местных, верхами.

– Тимка – вторая линия, – непонятно скомандовал матрос. Ременюк недобро зыркнул на командира, отошел в сторону.

– И не лапай мою жинку, понял? – Крысюк уже сидел в тачанке, за здоровенным зеленым пулеметом.

Вот тебе тачанка махновская, в цветочки! Гы!

– Вы двое, – матрос уставился на несостоявшихся прогрессоров, как гадюка на мышонка, – до Крысюка. Винтовки свои возьмите и патронов не жалеть.

Лось кивнул. Паша напряженно соображал, что вообще происходит!

– Я пацифист.

– Я тоже, – матрос глядел в упор и бывшему студенту стало не по себе. Паша машинально взял тяжелый, жуткий, обтертый от смазки автомат. Куда мы вляпались?! Лось, придурок, уже четвертый рожок в карман пихает. Себе бы патронов взять. Зачем мне все это?!

Основные силы своих засели в балке километрах в десяти от села. Войско это было разношерстным – кто в полушубке, кто в шинели без погон, кто в куртке кожаной, как комиссар из старого кино. И было этого войска человек сорок, а может, и меньше. И пулемет у них имелся – ручной с диском. Льюис, кажется. Считать Галайду за бойца или нет – это вопрос непонятный. Стрелять–то он может, а ходить – нет. И не будет ходить еще месяц, если сейчас не убьют.