К тому времени, когда ребенок вырастёт, инвертированный поиск способа личного существования через извращённость приобретает индивидуальную форму и становится более тайным. Он вынужден быть тайным, потому что общество не поддержит попытку людей полностью индивидуализировать себя [26]. Если и возможна победа над неполноценностью и ограниченностью человека, она должна быть социальным проектом, но не индивидуальным. Общество хочет быть тем, кто решает, как люди преодолевают смерть; оно будет терпеть проект causa sui, только если он вписывается в стандартный социальный проект. В противном случае слышна тревога: «Анархия!». Это одна из причин фанатизма и всевозможной цензуры в отношении личной морали: люди опасаются, что стандартная мораль будет подорвана - ещё один способ сказать, что они боятся, что больше не смогут контролировать жизнь и смерть. О человеке говорят, что он «социализирован» именно тогда, когда он соглашается «сублимировать» телесно-сексуальный характер своего Эдипова проекта [27]. Теперь эти эвфемизмы обычно означают, что человек соглашается работать над тем, чтобы стать отцом самого себя путём отказа от своего собственного проекта и передачи его «Отцам». Комплекс кастрации сделал своё дело, и человек подчинился «социальной реальности»; теперь он может сводить на нет свои желания и требования и играть в безопасность в мире могущественных старейшин. Он может даже передать свое тело племени, государству, укрывающему магическому зонтику старейшин и их символов; таким образом, это уже не будет опасным отрицанием для него. Но нет никакой реальной разницы между детской и взрослой неспособностью; единственное, что достигает человек, - это практикуемый самообман - то, что мы называем «зрелым» характером.
Глава четвертая
Проблема “анальности” и комплекса кастрации отдаляет нас от ответа на вопрос, который интригует нас всех: “если базовым качеством героизма является подлинная храбрость, почему так мало людей по-настоящему храбры? Почему так редко можно увидеть человека, который может встать в полный рост?”
Даже великий Карлайл, запугавший многих людей, провозгласил, что он опирается на своего отца, как на каменную колонну, погребённую в землю под ним. Он негласно намекает на факт того, что стоя лишь на своих собственных ногах, земля осела бы подле него.
Эта мысль подводит нас напрямую к основам человеческой сущности, которую мы будем атаковать со всех сторон по ходу этой книги.
Я когда-то писал, что, по-моему, причина, по которой человеку настолько свойственна естественная трусость, заключается в том, что он чувствует, что у него нет власти; и причина, по которой у него нет власти, заключается в самой природе формирования человеческого животного: все присущие нам черты встроены в нас извне, они формируются в процессе взаимодействия с окружающими. Это то, что дает нам «самость» и суперэго.
Весь наш мир правильного и неправильного, добра и зла, наше имя, то, кто мы есть, все это нам прививается; и мы не чувствуем, что имеем право формировать себя самостоятельно. Как мы можем? — рассуждал я, — поскольку мы чувствуем себя во многих аспектах виновными перед другими и подчиненными другим, меньшей версией их творения, обязанными им самим нашим рождением.
Но это только часть истории — самая поверхностная и очевидная часть. Есть более глубокие причины отсутствия нашей храбрости, и, если мы хотим понять человека, нам нельзя останавливаться на достигнутом.
Психолог Авраам Маслоу обладал необычайным чутьем к распознаванию значимых идей. Незадолго до его преждевременной кончины он начал исследовать проблему страха выделяться.
Маслоу в своей работе рассматривал проблемы с точки зрения гуманизма. Ему нравилось рассуждать о таких концепциях как «актуализация потенциала человека» и «полная гуманность». Он определял эти вещи как естественные предпосылки к развитию, а также задавался вопросом, что сдерживает и блокирует развитие человека.
Он ответил на этот вопрос на экзистенциальном языке, используя термины, такие как «страх собственного величия» и «уклонение от своей судьбы». Такой подход проливает свет на проблему храбрости. По его словам:
Мы боимся наших самых больших возможностей также, как и самых незначительных. Мы, как правило, боимся стать тем, кем мы видим себя в моменты истины /моменты, когда истина становится близкой и очевидной/… Мы наслаждаемся и даже восхищаемся безграничными возможностями, которые мы видим в себе в такие пиковые моменты. И все же мы одновременно дрожим от слабости, благоговения и страха перед этими же возможностями.
Маслоу использовал подходящий термин для этого уклонения от роста, этого страха использовать всю полноту своих возможностей. Он назвал это «Синдромом Ионы». Он понимал этот синдром как уклонение от полноты яркости жизни:
“Мы просто недостаточно сильны, чтобы выносить больше! Это слишком взбалтывает и утомляет. Так часто люди в… экстатических моментах говорят: «Это уже слишком» или «Я не могу этого вынести», или «Я могу умереть»… Исступленное счастье нельзя переносить длительное время. Наши организмы слишком слабы для больших доз величия…
Таким образом, Синдром Ионы, с этой точки зрения, является «частично оправданным страхом быть разорванным на части, разбитым и уничтоженным, потерять контроль, даже быть убитым этим опытом». И результатом этого синдрома является то, что можно ожидать от слабого организма — полное сокращение интенсивности жизни.
Для некоторых людей это уклонение от собственного роста, установление низких уровней стремления, страх делать то, что можно было бы сделать, добровольное самоуничижение, псевдо-глупость, ложное смирение — это фактически защита от грандиозности…