Но помимо этого особого бремени, природа устроила так, что человек не может прямым способом почувствовать себя «правым». Здесь мы должны ввести парадокс, который, по-видимому, имеет прямое отношение к сердцу организменной жизни и который особенно заметен в человеке. Парадокс принимает форму двух мотивов или побуждений, которые кажутся частью сознания существа и указывают в двух противоположных направлениях. С одной стороны, существо стимулируется сильным желанием отождествиться с космическим процессом, слиться с остальной природой. С другой стороны, оно хочет быть уникальным, выделяться как нечто отличное и особенное. Первый мотив - слиться и потерять себя в чём-то большем - исходит из человеческого страха одиночества, страха быть отвергнутым, оставленным наедине со своей слабостью; человек чувствует себя безмерно маленьким и бессильным перед трансцендентной природой. Если он уступает своему естественному ощущению космической зависимости, желанию быть частью чего-то большего, это приносит ему покой и единение, дает ему чувство саморазвития в более высоком смысле и, таким образом, повышает уровень его существования, придавая ему чувство поистине непостижимой ценности. Это христианский мотив Агапе - естественное слияние сотворённой жизни в «Творении-В-Любви», которое превосходит её. Как сказал Ранк, человек жаждет «чувства близости со Всем». Он хочет «освободиться от своей изоляции» и стать «частью большего и высшего целого». Человек естественным образом тянется к самости за пределами самого себя, чтобы узнать, кто он такой на самом деле, чтобы почувствовать, что он принадлежит Вселенной. Задолго до того, как Камю написал слова эпиграфа к этой главе, Ранк сказал: “Ведь только живя в тесном союзе с божественным идеалом, воздвигнутым вне собственного эго, человек вообще способен жить” [55].
Сильнейшая сторона работы Ранка, позволившая ему нарисовать столь безошибочный и всесторонний психологический портрет человека, заключалась в том, что он связал психоаналитическое клиническое понимание с основными онтологическими мотивами человеческого существа. Таким образом, он, насколько это возможно, проник в корень человеческого мотива и создал групповую психологию, которая в действительности была психологией человеческого состояния. С одной стороны, мы смогли увидеть, что то, что психоаналитики называют «идентификацией», является естественным побуждением личности присоединиться к подавляющим силам, превосходящим человека. [56] Идентификация в детстве - это всего лишь частный случай этого побуждения: ребёнок сливается с олицетворителями космического процесса - то, что мы назвали «фокусировкой переноса» на ужасе, величии и власти. Когда человек сливается с превосходящими его родителями или социальной группой, он, можно сказать, пытается жить в более широком смысле. Мы упускаем сложность героизма, если не понимаем этого; нам не хватает этого полного понимания личности - не только в поддержке силы, которую даёт ей выход за свои границы, но и в воплощении её всей в радости и любви. Стремление к бессмертию - это не просто отражение тревоги смерти, а стремление всего существа к жизни. Возможно, эта естественная экспансия существа самого по себе может объяснить, почему перенос является такой универсальной страстью.
С этой точки зрения, мы также можем понять идею о Боге как логическое воплощение стороны Агапе в природе человеческого существа. Фрейд, похоже, воспринимал с презрением идею об Агапе, так как относился скептически к религии, что её проповедовала. Он считал, что человеческая жажда Бога на небесах представляет собой всё незрелое и эгоистичное в человеке: его беспомощность, его страх, его жадность до максимально полных защиты и удовлетворения. Но Ранк понимал, что идея Бога никогда не была простым отражением суеверного и эгоистичного страха, как утверждали циники и «реалисты». Напротив, это результат подлинного стремления к жизни, стремления к полноте смысла, как учил нас Джеймс. [57] Кажется, что податливый элемент героической принадлежности присущ самой жизненной силе, одной из истинно возвышенных загадок сотворённой жизни. Кажется, что жизненная сила естественным образом выходит за границы даже самой Земли, и это одна из причин, почему человек всегда представлял себе Бога именно на небесах.
Мы сказали, что человек не может почувствовать себя «правым» каким-либо прямым способом, и теперь мы можем понять почему. Он может расширять свое эгоистическое чувство не только благодаря слиянию Агапе, но и посредством другого онтологического мотива Эроса, стремлению к большей жизни, к захватывающему опыту, к развитию собственных сил, к развитию уникальности своей индивидуальности, к импульсу, что позволит встать в полный рост и сиять. В конце концов, жизнь - это вызов, захватывающая возможность расправить крылья. С психологической точки зрения, это побуждение к индивидуации: как мне реализовать свой отличительный дар, внести свой вклад в мир через самостоятельное развитие?
Теперь мы видим то, что мы можем назвать онтологической или бытийной трагедией, которая так свойственна человеку: если он поддаётся Агапе, он рискует не развить себя, свой активный вклад в оставшуюся жизнь. Если он излишне устремляется к Эросу, он рискует отрезать себя от естественной зависимости, от долга перед большим творением; он отстраняется от целительной силы благодарности и смирения, которые он должен естественно ощущать за то, что был создан, за то, что ему была предоставлена возможность жизненного опыта.
Таким образом, человек находится в состоянии напряжённого дуализма. Индивидуация означает, что человеческое существо вынуждено противопоставить себя остальной природе. Это создаёт именно ту изоляцию, которую нельзя стерпеть - и которая всё же необходима для самобытного развития. Это создает различие, которое становится тяжким бременем; это подчёркивает ничтожность и исключительность личности в одно и то же время. Это первородный грех. Человек воспринимает это как «низость» или «негодность», как глупую внутреннюю неудовлетворенность. [58] И причина вполне реальна. По сравнению с остальной природой, человек - не самое удовлетворительное создание. Он пронизан страхом и бессилием.
Проблема обретает характер того, как избавиться чувства негодности, от первородного греха, но на самом деле является попыткой изменить свою позицию в отношении Вселенной. Это вопрос достижения масштаба, значимости, долговечности: как стать больше и лучше, чем ты есть на самом деле. Вся суть стремления к добродетели заключается в том, чтобы стать чем-то ценным, непреходящим. [59] Создаётся впечатление, что мы понимаем это интуитивно, когда утешаем наших детей после ночных кошмаров и других их испугов. Мы успокаиваем их, говорим, что они «хорошие», и ничто не может им навредить, и так далее: доброта это безопасность и особый иммунитет. Вы можете сказать, что стремление к нравственности основано исключительно на физическом положении человека. Человек морален, поскольку он чувствует свое истинное положение и то, что его ожидает, тогда как другие животные - нет. Он использует мораль, чтобы попытаться приобрести чувство особой принадлежности и увековечивания во Вселенной - и делает он это двумя способами. Во-первых, он преодолевает зло (незначительность, ненужность, конечность), подчиняясь правилам, установленным представителями естественной силы (объектами переноса); таким образом его чувство защищённой принадлежности к большему гарантировано. Это также естественно: мы говорим ребёнку, что он хороший, чтобы он не испытывал страх. Во-вторых, человек пытается преодолеть зло, развивая действительно ценный героический дар, становясь особенным.
Интересно ли нам, почему одной из главных характеристик человека является его мучительное недовольство собой, его постоянная самокритика? Это единственный доступный ему способ преодолеть ощущение безнадёжной ограниченности, присущей его положению. Диктаторы, возрожденцы и садисты знают, что людям нравится, когда на них обрушиваются обвинения в их собственной ничтожности, поскольку это отражает их истинное отношение к себе. Садист не создаёт мазохиста; он находит его уже готовым. Таким образом, людям остаётся один способ преодоления ничтожности: возможность идеализировать себя, поднять себя на действительно героический уровень. Таким образом, человек устанавливает комплиментарный диалог с самим собой, что естественно для его состояния. Он критикует себя, потому что он не может оправдать своих героических идеалов, которым должен соответствовать, чтобы стать поистине грандиозным творением.
Вы можете увидеть, что человек хочет невозможного: он хочет потерять свою изоляцию и одновременно сохранить её. Он не может вынести чувства обособленности, и всё же не может допустить полного удушья своей жизненной силы. Он хочет расшириться путем слияния с чем-то могущественным извне, что превосходит его, и все же хочет при слиянии остаться индивидуальным и отчуждённым, работая над своим личным и мелкомасштабным саморазвитием. Но этот подвиг невозможен, потому что он опровергает реальное напряжение дуализма. Очевидно, что человек не может слиться с высшими силами и одновременно развивать собственную личную власть - во всяком случае, не без амбивалентности и некоторой степени самообмана. Но можно обойти проблему следующим способом: можно, так сказать, «контролировать явную очевидность противоречия». Можно попытаться выбрать один из двух стульев, на котором вам кажется наиболее естественным практиковать самокритику и самоидеализацию. [60] Другими словами, пытаться соблюдать зону комфорта. Основное использование переноса, которое лучше назвать «героизм переноса», - это практика безопасного героизма. В нём мы можем разглядеть истинный охват онтологического дуализма мотивов человека, и теперь мы можем подвести итог этой теме.
Перенос как Жажда Высшего Героизма
Смысл нашего краткого обсуждения онтологических мотивов состоит в том, чтобы прояснить, как перенос связан с основами организменной жизни. Теперь мы можем увидеть полную картину того, как неправильно было бы смотреть на перенос совершенно уничижительным образом, когда он служит таким важным стремлениям человека к целостности. Человек должен наполнять свою жизнь ценностью, чтобы он мог назвать её «хорошей». В таком случае, объект переноса является естественной фетишизацией высочайших стремлений и потуг человека. И снова мы видим, каким чудесным «талантом» является перенос. Это форма творческого фетишизма, создание места, из которого жизнь cможет черпать силы, в которых мы так нуждаемся и которых так желаем. Что может быть более желанным, чем сила бессмертия? Как прекрасна и легка возможность взять всё наше стремление к бессмертию и сделать его частью диалога с одним человеком. На этой планете мы не знаем, что вселенная хочет от нас или какие испытания она нам уготовила. У нас нет ответа на беспокоящий Канта вопрос о том, каков наш долг, что нам следует делать на земле. Мы живем в полной тьме относительно того, кто мы и почему мы здесь; тем не менее, мы знаем, что какое-то значение у нас быть должно. Тогда что может быть более естественным, чем взять эту невыразимую тайну и тут же её развеять, направив нашу героическую активность на другого человека, ежедневно убеждаясь, таким образом, достаточно ли это действие, чтобы заработать нам вечность. Если что-то идёт не так, мы понимаем это по его поведению, и поэтому можем мгновенно это исправить. Ранк резюмирует этот жизненно важный вопрос в особо чутком абзаце:
Здесь мы сталкиваемся с извечной проблемой добра и зла, изначально подразумевающей право на бессмертие в его эмоциональном смысле - то есть быть или не быть любимым другим человеком. На этом фоне… личность человека формируется в соответствии с жизненной потребностью доставить удовольствие другому человеку, которого мы делаем нашим «Богом», чтобы не навлечь на себя её или его немилость. Все извращения ... «я» с его искусственным стремлением к совершенству и неизбежными «рецидивами» в плохое - результат этих попыток очеловечить духовную потребность в добре.” [61]
Как мы увидим в следующих главах, можно питать и расширять свою идентичность за счёт различных “богов”, как небесных, так адских. То, как человек решает свои естественные стремления к саморазвитию и значимости определяет качество его жизни. Героизм переноса даёт человеку именно то, что ему нужно: некоторую степень чётко обозначенной индивидуальности, точку отсчёта для его практики добродетели, всё это в пределах надёжного уровня безопасности и контроля.
Если бы героизм переноса был безопасным, мы могли бы счесть его унизительным. Героизм по определению - это вызов безопасности. Но подчеркнём, что стремления к совершенству, изгибы и извивания, удовлетворяющие других, не обязательно являются трусливыми или неестественными. Что делает героизм переноса унизительным, так это то, что этот процесс неосознан и рефлексивен, а не полностью контролируем. Психоаналитическая терапия непосредственно обращается к этой проблеме. Кроме того, другие люди - это естественные спутники судьбы каждого человека. Он вынужден прикладывать силы, чтобы быть добрым к своим сородичам, поскольку они формируют его самое непреодолимое и непосредственное окружение, — не в физическом или эволюционном смысле собрания подобных существ — а скорее в духовном смысле. Человеческие существа - единственные, кто опосредует значение, то есть они придают единственное человеческое значение, которое нам доступно. Юнг написал несколько особенно гениальных и проницательных страниц на тему переноса, и он увидел, что жажда настолько сильна и естественна, что он даже назвал его «инстинктом» - «либидо родства». Этот инстинкт, по его словам, не может быть удовлетворён каким-либо абстрактным способом:
“Оно хочет именно человеческой связи. Это ядро всего феномена переноса, и его невозможно игнорировать, потому что отношение к самому себе - это в то же время отношение к ближнему…” [62]
Столетием ранее Герман Мелвилл вложил ту же мысль в уста Ахава:
“Ближе! стань со мною рядом, Старбек, дай мне заглянуть в человеческие глаза, это лучше, чем смотреть в небо и на море, лучше, чем взирать на бога! Клянусь зеленеющей землёй, клянусь пылающим очагом! вот он, волшебный кристалл, друг; я вижу мою жену и моего сына в твоём взоре.” [63]
Смысл этой потребности в других людях, чтобы утвердить себя, прекрасно видел теолог Мартин Бубер. Он назвал это «воображением реального»: видеть в другом человеке самопревосходящий жизненный процесс, дающий человеку большую поддержку, в которой он нуждается. [64] В терминах нашего предыдущего обсуждения мы могли бы сказать, что объект переноса содержит свою собственную природную удивительность, свою собственную чудесность, которая заражает нас значимостью нашей собственной жизни, если мы уступаем ей. Как это ни парадоксально, но капитуляция перед “истиной другого” ( даже если только в его физическом существе) в форме переноса даёт нам чувство героического самоутверждения. Неудивительно, что Юнг сказать, что с этим «невозможно спорить».
Неудивительно, в конце концов, что перенос - это универсальная страсть. Он представляет собой естественную попытку исцелиться и стать целостным посредством героического саморазвития в «другом». Перенос представляет собой бОльшую реальность, в которой мы нуждаемся, поэтому Фрейд и Ференци уже могли сказать, что перенос - это психотерапия, «самостоятельные попытки пациента излечить себя». [65] Люди создают реальность, в которой нуждаются, чтобы раскрыть себя. Значение этих замечаний, возможно, не очевидно, но оно необъятно для теории переноса. Если перенос представляет собой естественное героическое стремление к «запредельному», дающему самоутверждение, и если люди нуждаются в этом утверждении, чтобы жить, тогда психоаналитическое представление о переносе всего лишь как о нереальной проекции неверно. [66] Проекция необходима и желательна для самореализации. В противном случае человека раздавит его одиночество и изоляция, само бремя жизни отвергнет его. Как мудро заметил Ранк, проекция - это необходимое освобождение для индивидуума; человек не может жить замкнутым на себе и для себя. Он должен проецировать смысл своей жизни вовне, причину своей жизни, даже вину за неё. Мы не создали себя, но мы застряли в себе. Технически, мы можем сказать, что перенос - это искажение реальности. Но теперь мы видим, что это искажение имеет два измерения: искажение из-за страха перед жизнью и смертью и искажение из-за героической попытки обеспечить саморазвитие и тесную связь своего внутреннего “я” с окружающей природой. Другими словами, перенос отражает всё человеческое состояние и поднимает самый большой философский вопрос об этом состоянии.
Насколько большой кусок «реальности» может откусить человек, не исказив её окончательно? Если Ранк, Камю и Бубер правы, человек не может оставаться в одиночестве, он должен обращаться за поддержкой. Если перенос является естественной функцией героизма, необходимой проекцией, чтобы противостоять жизни, смерти и самому себе, возникает вопрос: что такое творческая проекция? Что такое иллюзия, улучшающая жизнь? Это вопросы, которые выводят нас далеко за рамки данной главы, но мы увидим их ответы в нашем заключительном разделе.