— Ну, надо же. Может, скоро и его выпустят?
— Не думаю. По словам моего лагерного товарища, Саша на допросе чуть ли не до полусмерти избил четверых энкавэдистов. А это уже нападение на сотрудников органов. Такое там не прощается.
— Жалко парня. А он ведь за нас с Сережей вступился, когда первые соседи, Гундякины, вселялись. Так их напугал, что они, пока слух не пошел о его аресте, шелковые ходили.
— Мне эта Гундякина тоже попробовала хамить, пришлось слегка на место поставить. А, скажи, Тома, почему на ней твоя шаль?
— Продала я шаль, и вещи некоторые пришлось продать, и им и другим. Пока я на работу не устроилась — жить-то как-то нам надо было: сберегательные книжки твои у меня реквизировали, одна Сережина стипендия оставалась. Но теперь я тружусь, правда, зарплата небольшая, библиотекарем. Не все от нас отвернулись. Друг твой Лифшиц к себе в институт взял, не побоялся. Сначала путалась — теперь ничего, привыкла, справляюсь.
— Это хорошо, Томочка, что ты при деле. Потерпи еще немного, очень надеюсь, что меня восстановят на кафедре. Во всяком случае, с меня сняли все обвинения и признали незаконно осужденным с восстановлением во всех правах. Должны восстановить и на прежнем месте работы, смотря, конечно, кем оно сейчас занято. Я пока тебя ждал, успел в паспортный стол сходить: документы отдал — велели через неделю уже за паспортом явиться. А тогда и в институт наведаюсь, поборюсь за свое бывшее заслуженное место под солнцем. А, если восстановлюсь в институте, — буду ходатайствовать, чтобы вернули нам остальные комнаты. Мне, как профессору, занимающемуся научной деятельностью и дома, полагаются лишние метры.
— Ладно, Платоша, за эти месяцы я поняла, что не это главное. Бог с ними, с лишними метрами. Кроме Гундякиных, остальные наши соседи вполне приличные люди. Нас с Сережей не чурались, кое в чем даже помогали… Все у меня из головы соседский Саша не идет. Он нам первый тогда помог, не испугался. И Клавочку жалко, такая милая добрая девушка.
— Клаву? А что с ней?
— Забрали ее в начале сентября. Сначала Саша пропал, ты вот говоришь — на Лубянке оказался. Потом Клавочку выпустили ненадолго, как и Сережу, а потом опять забрали. Причем, во второй раз как-то странно забирали: с несколькими чемоданами и узлами. Вещи в машину снесли
— Ладно, Томочка, хватит о соседях, будем надеяться, что и им судьба улыбнется, собери ка мне лучше белье и одежонку (титан, надеюсь, горячий?) — пойду искупаюсь.
Глава 3
Новым курсом
Огромная страна, раскинувшаяся на необъятных просторах Европы и Азии, с населением порядка 170 миллионов человек, послушная воле своего Великого кормчего, внезапно для всех изменившего на 180 градусов официальную риторику, со скрежетом в, казалось, навсегда согнутых от страха коленях поднималась и с наслаждением, и удалью разворачивала мощные плечи.
С привычным недоверием (хотя и с тайной надеждой) воспринимая октябрьскую речь товарища Сталина, советский народ уже в течение ближайшего месяца все больше убеждался, что в этот раз (во всяком случае, пока) громкие слова вождя не расходятся с его делами. Обычных людей хватать действительно перестали — как обрезало; многих, еще находящихся под следствием, выпустили и даже (кто бы мог подумать?) извинились; прошерстили частым гребнем самих сотрудников НКВД и их значительное количество заняло освободившиеся места на опустевших нарах своих бывших подопечных или заполнило заслуженные места в безымянных могилах; вначале тонкими ручейками, а потом и полноводными весенними реками потекли из лагерного ада обратно уцелевшие в нем политические, оправданные специальными комиссиями.
На первых порах со сдержанным привычным недоверием в нововведения властей, постепенно переходящим в чистосердечный энтузиазм, страна, закатав рукава и поплевав в мозолистые ладони, теперь уже без страха за свою завтрашнюю судьбу взялась за работу. Не успев до конца отдохнуть и отъесться, становились за свои станки вернувшиеся рабочие; садились за покинутые, было, столы и кульманы ученые и инженеры; возвращались в армейский строй кадровые командиры; творили в творческом экстазе оправданные деятели культуры.
Товарищ Сталин не стал ждать (как в прошлой реальности) начала войны, чтобы воззвать к исторической памяти народа. В статьях и художественных произведениях кроме неудачливых ватажков крестьянских восстаний принялись с гордостью возвеличивать русских полководцев, писателей-поэтов, архитекторов, ученых и даже некоторых царей. На киностудиях раньше, чем это было в реальности Алексея Валентиновича, приступили к съемкам еще не снятых фильмов о Суворове, Кутузове, Нахимове и прочих героических личностей, продолжив этим уже и так выпущенные на экраны ленты о Петре Первом, Минине с Пожарским и Александре Невском.
Официальная пропаганда перестала бороться с «церковным мракобесием». Хочешь верить в Бога — верь. В какого твоей душе угодно Бога — в того и верь. И в церковь ходить не стесняйся (или в мечеть с синагогой). Государство не только начало потихоньку отдавать епархиям их бывшие культовые сооружения, использовавшиеся с начала 20-х годов по совершенно другому назначению, но и частично (как культурное наследие) оплачивать их реконструкцию в первозданный вид.
В свете таких новшеств уже мало кого удивил призыв партии и правительства простить и предать забвению взаимные кровавые обиды уцелевших участников братоубийственной Гражданской войны. Этот призыв был скорее нацелен не на внутреннюю, а на внешнюю аудиторию. Внутри что? Бывшие беляки, петлюровцы и прочие махновцы с националистами, кто уцелел, уже давно покаялись в своих прошлых политических заблуждениях и многие даже стали ярыми коммунистами (хотя бы на словах) и приверженцами Советской власти. А вот в Европе и Китае… По самым скромным подсчетам Лиги наций в Европе нашли прибежище около миллиона бывших русских граждан (большей частью мужчин с опытом боевых действий) и примерно треть миллиона в Китае. Это ж какой потенциал (особенно в военном отношении!), если с умом подойти да на свою сторону перетянуть. Даже без непосредственного возвращения на Родину. И добавилось немерено работы в зарубежных консульствах-посольствах и в иностранном отделе НКВД.
Алексей Валентинович, встречаясь с конструкторами и изобретателями, пытающимися претворить подсказанные им идеи в жизнь, не забывал следить за календарем и сравнивать происходящие события с событиями в своей реальности. Не только в отношении Восточной Польши, но и в отношениях с прибалтийскими странами, наметились отступления от его истории. Да, договоры о взаимопомощи с прибалтами подписали, но вопрос о территориях под военные базы Красной Армии сняла сама советская сторона (чему немало удивились и прибалтийские республики, и Гитлер, и западные союзники побежденной Польши, все еще «воюющие» с Германией, усердно топчась на месте). Правда, все имеет свою цену: без советской оккупации город Вильно (ставший в реальности Максимова Вильнюсом) с прилегающей Виленской областью гордая и не благодарная в последствие Литва так и не получила (сами потом у поляков выпрашивайте или отбирайте, если хотите и, естественно, сможете).
По-тихому велись переговоры с Финляндией; в прессе регулярно стали появляться статьи о полезном экономическом сотрудничестве с маленьким, но гордым северным соседом и о близких и чуть ли не родственных отношениях, исторически сложившихся между двумя братскими народами (какие еще, к черту, белофинны?).