В мрачном необустроенном поселке за тысячи километров от дома, где жила с матерью, она быстро забыла про одногруппника, за которого собиралась замуж. Его место занял шофер Серикбай. Спустя время она сама не могла вспомнить, в какой момент они стали строить отношения. Он заезжал за ней по утрам в общежитие на служебной машине и отвозил на работу. А вечерами забирал ее уже на своей личной, единственной в поселке и как будто даже и в городе, старой иномарке. С высокими скулами, прямым большим носом и черными волосами, он был похож на харизматичного голливудского злодея. Такие брали заложников, убивали кого хотели и на фоне финальных титров уходили в закат, оставляя задел для продолжения.
После спонтанного замужества Наина сразу почувствовала себя не в своей тарелке. Она отматывала мысленно события и проживала другую жизнь. Подальше от многочисленных родственниц Серикбая с непромытыми волосами и коричневыми ртами, из которых в ее адрес сыпались либо лицемерные любезности, либо грубые замечания. В той выдуманной жизни она не бросала учебу и работу, не теряла себя.
Наину постоянно выставляли виноватой. Что родила девочку, когда все ждали наследника, а долгожданный наследник оказался юродивым. Новорожденный Маратик высасывал из нее все соки. Именно вторая беременность, тяжелые роды, бессонные ночи и мучительные часы кормления разбудили в Наине другого человека. Уложив Маратика в колыбель, она замирала в ванной комнате перед зеркалом и рассматривала свою обнаженную опустевшую грудь с окровавленными сосками. Она обрабатывала их зеленкой и плакала. Знала, что наутро голодный Маратик снова вцепится в нее деснами.
Катя не была такой людоедкой. С ней вообще все было по-другому. Наина вспомнила, как любовалась ее гладкой кожей и длинными ресницами, как набирала полные легкие ее младенческого запаха и брала в свою большую ладонь Катины суетливые ручки. Но Катя взрослела, и запах менялся. Она стала пахнуть Серикбаем и Аманбеке, печеной картошкой и шкурой барана.
Чтобы не чувствовать эту вонь, Наина наносила под ноздри несколько капель масла ладана, которое купила в железнодорожном вагончике, временно заменяющем храм. Там умещались алтарь и крошечный прилавок, за которым такая же крошечная старушка продавала свечи, иконки и все необходимое православному. В вагончике было хорошо.
Здесь Наина стала прятаться от детей, мужа и быта. Было одно купе в конце вагона, но туда, кроме священника, никто не заходил. До его двери почти не добирался солнечный свет из маленьких окон. В мерцании свечей казалось, что батюшка выходит из тьмы.
Когда Наина впервые за много лет пришла к причастию, к ней вернулся покой, и она стала вынашивать мысль, как ей вернуться к Богу. Отменить ту жизнь, которой она жила до этого вагончика.
Наина увидела зеленую морду поезда и обрадовалась. Она с умилением думала, какой чудесной будет ее жизнь в новом городе, в старинном монастыре, в окружении чистых людей. Она усвоила урок и не будет повторять ошибок прошлого. Бог все равно найдет и заберет свое. От него не спрятаться ни за мужем, ни за материнством.
Наина остановилась ненадолго, прислушалась, загадав про себя, что если она услышит голос Маратика, то, может быть, останется в поселке и будет жить при храме и замаливать грехи. Пришлось бы, конечно, повоевать с Абатовыми из-за денег, но в конце концов они бы смирились с утратой и бросились зарабатывать новые деньги, запасаться едой и обрастать ненужными вещами. Наина сдвинула брови, вслушиваясь. По вокзалу неслись крики продавщиц-зазывальщиц о лепешках и баурсаках в дорогу, тепловозные гудки и заученные до автомата фразы диспетчера «Поезд отправляется…». Маратик молчал. Наина, с просветленным лицом и с полным ощущением своей принадлежности Богу, протянула молодому проводнику билет и паспорт.
– Ваш вагон восьмой, – деловито сказал парень.
Наина прошла к следующему вагону. Запах разогретых шпал, специфичный душок аммиака из-под брюха поезда напомнил Наине молодость. Она мысленно отмотала долгие годы жизни в поселке до времени, когда крестилась в церкви и впервые поехала на практику поездом.
В другой ситуации шумные пассажиры раздражали бы ее, но сейчас Наина смотрела на них даже с умилением, и если бы Катя или Серикбай увидели ее, они не узнали бы в этой помолодевшей счастливой женщине свою мать и жену.
– К своим еду, – зачем-то пояснила Наина соседям по купе, улыбнулась и отвернулась к окну.
В дверях стояла высокая женщина в голубых джинсах и алой шуршащей ветровке с салатовым воротником. В поселке так никто не одевался. Катя удивилась и сначала приняла гостью за артистку цирка, не успевшую переодеться после представления. Потом присмотрелась и поняла, что, если снять с женщины куртку, она станет похожей на учительницу из фильмов: осанка как по линейке и строгая прическа. Катя пыталась прикинуть ее возраст и не смогла: в волосах седина, а лицо гладкое.
– Добрый день, – поздоровалась женщина молодым голосом, чем окончательно сбила Катю с толку.
– Здравствуйте, – настороженно ответила Катя.
– Абатовы здесь живут?
– Да.
– Я могу войти?
Катю учили, что нельзя открывать дверь посторонним, но голос незнакомки неожиданно зазвучал очень знакомой маминой интонацией, и Катя впустила гостью.