– А наша мама, тоже твоя бабушка, просила твоего отца не жениться на русской девке. Послушал бы ее, и сын был бы целый и здоровый, и деньги на месте. Не понимаю, что он в ней нашел! Если он купился на цвет волос Наинки, то вон раскошелился бы на краску какой-нибудь местной девчонке. И сэкономил бы, и жил бы хорошо.
Аманбеке отбросила ногой кучу одежды, прикрыла створку шкафа и, довольная, посмотрела на себя в зеркало. На зеленом, цвета навозной мухи, жилете брошь красиво переливалась красными огоньками. Увидев в зеркале вошедшего Серикбая, она прикрыла рукой брошь и обернулась.
– Сбежала. – Аманбеке поймала удивленный взгляд брата. – И все новые вещи бросила, которые ты ей покупал. Старое барахло забрала.
– Катя, куда она ушла? – растерянно спросил Серикбай.
– А я-то откуда знаю? – заплакала Катя.
– Сука, к мужику другому ушла, – помрачнел Серикбай. – К богатому, раз все вещи оставила.
– Ойба-а-а-ай! – протянула Аманбеке. – Ты пропил, что ль, все мозги?
– Я не пил, – виновато ответил Серикбай, стараясь дышать в сторону, и как будто тут же разозлился за то, что оправдывается. – И не твое это дело.
– Наинка к одному мужику только могла уйти. – Аманбеке указала коричневым пальцем на Иисуса на настенном православном календаре. – К этому. Патлатому. Ну или к священнику, у которого каймак еще на губах не обсох. Туда-то она и отнесла деньги, которые ты заработал для семьи.
Серикбай резко выпрямился, словно окончательно протрезвел, и, не сказав ни слова, выбежал из дома.
В длинной юбке, сшитой из похоронного платья, в душегрейке поверх старой кофты и с неизменным платком на голове, Наина покупала билет на поезд до областного центра.
Из окна автобуса по дороге на вокзал она видела Серикбая, бегущего к храму. Невольно вжалась в сиденье, пока тяжелый бег мужа не сменился на неуклюжий, прыгающий шаг и он не пропал из виду. Она представляла, с какими криками он ворвется в храм, какими недостойными словами начнет обзывать хороших людей, а главное, как жалко при этом он будет выглядеть – как плаксиво задрожит его рот, когда он попросит вернуть ему деньги. Как будто новая машина важнее строительства храма, как будто золотые сережки для Аманбеке важнее спасения души. А той покажи кадило, она и его как украшение приспособит.
Наина даже немного расстроилась, что пропажу заметили только сейчас. Она бы посмотрела на вытянутые физиономии Серикбая и Аманбеке. Два дня назад она вручила священнику толстый конверт. Батюшка заметно смутился и поначалу попытался отказаться от пожертвования. Но Наина была настроена решительно. Рассказала, что только в стенах церкви чувствует себя счастливой. И что наверняка есть много юных девушек и взрослых женщин, которые тоже стали бы счастливыми, если бы смогли прийти в дом к Богу. Батюшка не сводил с Наины лучистых глаз и улыбался.
– А ваш муж знает, на что вы решили потратить эти сбережения? – спросил священник.
– Он все поймет. Он знает, что с нами Бог.
– Хорошо. – Батюшка протянул молодую гладкую руку за конвертом. – Тогда я сегодня же перечислю деньги подрядчикам. С Божьей помощью завершат строительство храма уже к осени.
Чем дальше автобус увозил Наину от дома, тем счастливее и спокойнее она становилась.
Мысль о том, что она никого не любит, приходила Наине и раньше. В первый раз еще в юности, когда поругалась с матерью – преподавателем истории КПСС – из-за голливудского боевика. Тоном, не терпящим возражений, мать говорила о клевете на советские вооруженные силы и о том, что зрители этого кино, наши советские люди, переходят на сторону тупого американского супергероя.
Наине было сложно спорить с матерью, к тому же историю она большей частью черпала из видеопроката, а не из учебников. Закончилось все тем, что Ирина Рудольфовна с самым серьезным видом отпустила дочь на все четыре стороны и разрешила стелиться под любого, кто поманит ее жвачкой.
Наина ушла к одногруппнику из железнодорожного техникума с той самой злосчастной кассетой и одолженным у приятелей видеомагнитофоном, в трико с лампасами, кожаной куртке цвета крашеного дерева и мягких мокасинах, которые подарили матери благодарные студенты. Позже мать попросила вернуться домой, но Наина лишь фыркнула и назло совку сначала крестилась в церкви, а затем и вовсе решила уехать на практику как можно дальше от дома.