– Спасибо, родная… Я все эти дни работаю, как… В общем, пренебрегаю своими обязанностями, – вздыхаю и отвожу взгляд.
– Ничего. Все понимают ситуацию, в какую ты попала. Потом отработаешь, Этери. Беги давай, егоза.
Ничка выплывает из моей каморки, а я бросаюсь к узкому неприметному шкафу в углу комнаты. Хватаю чистые джинсы, толстовку с капюшоном и любимые махровые розовые носки. Скоро я увижу свою крошку! Радость и предвкушение встречи притупляют боль в затылке и ссадинах на лице… Она кажется ничтожной по сравнению с разливающимся в душе восторгом. Как мало мне надо для счастья, господи… И как много значит для меня доверие Самойлова…
Наспех одеваюсь и сушу непослушные кудрявые волосы. Собираю их в высокий хвост и прыгаю в подъехавшее такси. Водитель странно поглядывает на меня в зеркало заднего вида, но лишних вопросов не задает – довозит до пункта назначения быстро и с ветерком. Кутаюсь в шарф и окунаюсь в объятия зимней ночи. Лучи фар скользят по воротам коттеджа, когда такси разворачивается и неторопливо отъезжает. Топаю по сугробам и замираю возле калитки дома Самойлова. Нажимаю кнопку домофона, заслышав женский голос. Наверное, в доме Тина? Конечно, кому еще там быть?
Снег скрипит под ногами, когда я бреду по тропинке двора к дому. Стучусь в двери и, получив разрешение хозяйки, осторожно вхожу.
– Здравствуйте, – округляю глаза, завидев в прихожей совсем не Тину… Меня встречает высокая статная женщина, очень похожая на Льва. – Меня пригласил Лев Борисович, я…
– Я знаю, сын меня предупредил. Ну… входите, раз пришли, – поджимая губы, произносит она.
– Простите, как вас зовут? – стаскивая ботинки, произношу я. Вспоминаю про синяки и отеки, чувствуя на себе пристальный взгляд женщины.
– Елизавета Тимофеевна, – неприветливо отвечает она. – О чем только Лева думает, не понимаю? Разве вас можно пускать к ребенку?
Ее недовольный вздох ранит как острая бритва. Неприятие и ненависть, обращенные на меня, вдруг превращаются во что-то невыносимо тяжелое. Как будто на плечи кладут мешок… Тотчас начинает болеть голова, а силуэт Елизаветы Тимофеевны расплывается… Надо взять себя в руки… Не хватает еще упасть в обморок на виду у этой женщины.
– Меня ударил бывший муж… – тихонько бормочу я. – Вернее, он еще не бывший, но мы скоро разводимся.
Мой голос звучит слабо и безжизненно. Бесцветно, как у человека, утратившего веру…
– То есть вы утверждаете, что не распивали спиртные напитки в компании подозрительных лиц? Потому что, если это так…
– Нет, я не пью вообще. И не курю… Меня правда избили. Я… Я могу войти и увидеть Дарину?
В моем взгляде столько мольбы, сколько в ее глазах недоверия. Красивая женщина, статная, деловая… Ей бы капельку доброты, и была бы похожей на фею из золушки.
– Она уснула, – сухо произносит Елизавета Тимофеевна. – Поела плохо, но я все-таки смогла впихнуть в малышку пять ложек супа. Проходите на кухню, так и быть…
Никогда еще я не чувствовала себя таким отребьем… Посмешище, недочеловек… Обидные слова, недавно брошенные Львом, всплывают в памяти, обретая силу. И силу им дарю я… Я кормлю обиду, а не отпускаю ее… Вот, в чем дело… Медленно-медленно присаживаюсь к столу, глотая проступившие слезы. Мне надо держаться подальше от этих людей. Пусть Лев поскорее придет и скажет мне о своем решении. Я поиграю с Дариной и уйду домой.
Часы тикают, нарушая тяжелую, поселившуюся между нами тишину. Впору предположить, что женщина, как гостеприимная хозяйка предложит мне чаю, но этого не происходит… Она сидит напротив меня и ждет сына, всем видом показывая, какие неудобства доставляет ей это занятие.
Самойлов приходит через десять минут. Торопливо раздевается и входит в кухню, встречаясь со мной взглядом. Его брови ползут вверх, а рот искривляется в немом возгласе. Да, я такая теперь… Какая вам разница, Лев Борисович?
– Левушка, ты бы проверил эту женщину, – опережает меня его мама. – Являться к нам в таком виде… Это же чудовищно. О чем она только думала? Дарина ведь может испугаться.