Так запомнился Вере Яковлевне первый день войны. Когда вечером 22 июня она вернулась в Москву, то обнаружила резкую перемену. Город стал неузнаваем. Не было нигде веселых и приветливых огней, всё было погружено во мрак. Ей вспомнились слова патриарха Тихона, который сказал, засыпая в последний день своей жизни: «Ночь будет темной и длинной». Именно такими казались ей долгие ночи военного времени без огней.

«Леночка была с детьми одна, — продолжает Вера Яковлевна. — Они нетерпеливо ждали моего возвращения. Так изменилась вся жизнь с утра до вечера этого бесконечно длинного дня. И Леночка, и Алик очень обрадовались тому, что батюшка благословил ехать в Загорск.

Ночь провели с детьми в бомбоубежище, так как с вечера дана была воздушная тревога, причем мы так и не узнали, была ли эта первая „тревога“ действительной или учебной. Утром начали собирать вещи». Шестилетний Алик в бомбоубежище взял с собой книги и большую часть ночи читал.

Недалеко от Загорска в деревне Глинково жили друзья Елены Семеновны. На следующий день после ночи в бомбоубежище она поехала в Глинково, где ей чудом удалось снять комнату. Она вернулась в Москву и вместе с детьми и Верой Яковлевной снова отправилась в Глинково.

«Была уже ночь, — вспоминает Вера Яковлевна, — когда мы добрались до деревни Глинково, в трех верстах от Загорска. Мы были, вероятно, одни из первых „переселенцев“ из Москвы, и наш кортеж производил странное впечатление. Все вещи мы тащили буквально на себе, Алик устало брел за нами, а Павлика приходилось время от времени брать на руки. На ночь мы устроились кое-как в первой попавшейся избе, так как было уже поздно, а на следующий день обосновались уже более прочно.

Устроившись в Глинкове, мы вчетвером направились к батюшке. Пройти три километра с маленькими детьми в жаркий день было нелегко. Когда мы добрались до Загорска, батюшка сказал: „Начинается паломничество к преподобному Сергию“.

„Вы будете жить здесь, как отроки в пещи огненной“, — сказал батюшка. И действительно, подле батюшки нельзя было чувствовать себя иначе. Кругом была паника, население металось, эвакуировали детей, угоняли скот, увозили машины. Вражеские самолеты проносились иногда так близко, что можно было различить изображенную на них свастику; по ночам над Москвой пылало зарево от бросаемых неприятелем зажигательных бомб. Но Леночка и дети чувствовали себя в безопасности. Когда я бывала в Москве, а Леночка уходила в бесконечные очереди за хлебом, дети оставались одни. Простодушные соседи говорили детям: „Вашу маму и тетю убьют, и вам придется пойти в детский дом“. — „Мы не пойдем в детский дом, — шептал Алик Павлику, — мы пойдем к дедушке“.

Родственники, знакомые и сослуживцы не понимали нашего „легкомыслия“ и глубоко возмущались им. „Почему не увезли детей в глубокий тыл? Какое право вы имеете рисковать жизнью детей?“ — говорили они. Но мы знали: их сохранит преподобный Сергий. „Сюда неприятель не придет, даже если он будет совсем близко, даже если ему удастся захватить Москву“, — говорил батюшка».

В тот период начала войны, в Глинкове, в неуютной деревенской избе, шестилетний Алик начал писать книгу «О происхождении животных». Это был очерк по эволюции с описанием доисторических ископаемых животных, которых он лепил и рисовал по ходу повествования. В качестве справочника у Алика имелся учебник зоологии, но в большей степени он полагался на свою память и те знания, которые получил раньше. Мария Витальевна Тепнина, которая в довоенные годы училась на зубного врача, не раз брала Алика с собой на лекции. В стоматологическом училище был кабинет зоологии с учебными пособиями, и маленький Алик уже тогда восхищал студентов и преподавателей тем, что мог безошибочно назвать всех ископаемых чудовищ и редких современных животных, которых он к тому же рисовал и лепил. Теперь он писал и иллюстрировал книгу, содержание которой было тесно сплетено с иллюстративным наглядным материалом, так хорошо ему знакомым. Этот принцип Александр будет использовать и в более поздних своих работах.

«В дни всенародных бедствий воздвигается Сергий», — писал историк Ключевский. В те дни Елена Семеновна и Вера Яковлевна почувствовали, что преподобный Сергий вновь встал на страже своего отечества. Их глубокая вера в Бога и абсолютное доверие к духовному наставнику, отцу Серафиму, многократно умножили их силы и решимость во что бы то ни стало остаться «под сенью преподобного Сергия»[25]. И действительно, большинство подмосковных городов были захвачены неприятелем, в то время как Сергиев Посад (тогда Загорск) никогда не был оккупирован.

Отец Серафим говорил, что война эта не случайно началась в день всех русских святых и значение ее в истории России будет очень велико. На вопрос, кто победит, который часто ему задавали, он отвечал: «Победит Матерь Божия», а на вопрос, как молиться об исходе войны, его ответ был таким: «Молитесь: „Да будет воля Твоя!“».

«Институт наш спешно эвакуировался, — продолжает Вера Яковлевна. — Тяжкое впечатление производило паническое бегство людей, которые, еще не испытав ничего, действительно „погибали от страха грядущих бедствий“, внезапно переоценив все, разрушая материальные и культурные ценности, которые создавали своим же трудом, забыв, казалось, в тот момент даже о родине и ее будущем. Никто не понимал, почему я не уезжаю.

Через несколько дней после эвакуации института я поступила работать в библиотеку завода „Красный богатырь“. Раз в неделю мне надо было дежурить в библиотеке ночью, и после ночного дежурства я уезжала на два дня в Загорск. Недостаток в продуктах питания становился все чувствительней. Мы с папой собирали за неделю всё, что могли достать, и я отвозила в Загорск. „Мне ничего не надо, отвези детям“, — неизменно говорил папа, передавая мне потихоньку от всех и то, что приносили для него лично.

Почти в каждый приезд я старалась бывать у батюшки. Однажды, когда мы беседовали, началась воздушная тревога. Батюшка прервал разговор и начал молиться. „И вы всегда во время тревоги читайте ‘Взбранной Воеводе’, и на заводе во время ночного дежурства, тогда и завод не разбомбят“, — сказал он.

Ночные дежурства превратились для меня в часы удивительных переживаний. Я была одна в огромном четырехэтажном пустом доме на верхнем этаже. Внизу были только старик-сторож и цепная собака. Вокруг был наполовину опустевший, погруженный во мрак город, ночь, которую часто пронизывал вой сирен и свист сыпавшихся с воздуха осколков снарядов. Я не знала — попаду ли домой, увижу ли еще своих близких. Но мне не было страшно. Я спала совершенно спокойным сном, а когда начиналась тревога, вставала и молилась Божьей Матери, как сказал мне батюшка, а потом опять засыпала до следующей тревоги. Утром я узнавала, что поблизости упала зажигательная бомба, сгорел рынок. Я вспоминала слова батюшки: „И завод не разбомбят“.

В те дни, когда я могла ночевать дома, мы с братом дежурили на чердаке, где могли наблюдать воздушные бои во всей их страшной и вместе с тем увлекательной величественности. Война как бы приоткрывала завесы потустороннего мира. Война шла не только между армиями, между народами, война была где-то глубже, в сердце человека, в сердце мира. Казалось, все силы света и тьмы вышли в бой…

„Матерь Божия победит!“…

„Всем нам надо будет умереть, но только мы с вами не умрем насильственной смертью, — сказал батюшка в один из моих приездов. — И с голода мы с вами не умрем, хотя и мало у нас сейчас хлеба, и еще меньше будет“.

Я рассказала батюшке, что везла детям несколько булок, которые мне с большим трудом удалось достать, а когда встретила знакомую старушку-монахиню, мне очень захотелось дать ей одну булку, но я не знала, правильно ли я поступаю и имею ли право так делать… Батюшка сказал: „Если вы везли булки для детей, то давать их кому-нибудь не было вашим долгом, но, если вы по расположению сердца отдали одну из них, Господь вернет вам пять“. Так всегда и бывало, как сказал батюшка.

Господь питал нас в это тяжелое время самым чудесным образом. Всё необходимое появлялось совершенно неожиданно и тогда, когда, казалось, помощи ждать было неоткуда. Евангельское чудо с умножением хлебов, казалось, повторялось ежечасно.