— Это есть, — сказал Михаил Михайлович, и его лицо покрылось румянцем. — Этого не отнимешь. И кто же, живя на реке, не поет? Правда, река наша Ветлуга — небольшая, но красавица, с норовом. Теперь разлилась, а летом — все песок, да дубовые рощи, да сосновые боры… И вьется, играет чистая вода… Так что же, — заметил, что все слушают его, — потихонечку, не торопясь, и двинемся. Времени-то у нас еще много. Я думаю так — часа через три-четыре, не раньше, появится наш стремительный экипаж. В последний раз пройдет по реке, промчится и станет до осени. В самую-то вы пору, конечно, можно было бы пораньше… — и не стал развивать тему, сказал только, что рыбы в этом году было немного, куда-то она вся подевалась.

В дороге Михаил Михайлович продолжал говорить, не переставая: об огороде, цветах, рыбной ловле, зимней охоте на лис, но все время поглядывал на Николая. Его ровный голос убаюкивал:

— Все мы надеемся, все уповаем, а без этого и радость не в радость, и грусть холодна и безвкусна…

— А как тут с рынком? — неожиданно спросил Петр.

— Это с базаром-то? Да как с ним, ничего, как всегда. Вот мы вещички доставим, и я вас подвезу, как раз к открытию, посмотрите сами. Конечно, любопытно — день базарный, воскресенье.

— Да, сегодня же воскресенье! — радостно согласился Петр.

Ехали по утренним, еще пустынным улицам, городок был чист, уютен: наличники на окнах, резьба по карнизам, кое-где попадались резные русалки, фараонки, солнце и луна… И само солнце уже поднималось над городом, пока они ехали, минуя товарные склады, к дебаркадеру — эдакому сколоченному плоту с висящими по бортам рваными покрышками.

На досках сидел старик в тулупе и валенках с глубокими галошами. Увидел приближающуюся машину, не торопясь приподнялся, поправил на голове шапку-треух, подобрав под нее жидкие свои волосы.

— Раненько прибыли, никого еще и нету, — здороваясь, сообщил он.

— Ну вот и будете первыми, — откликнулся Михаил Михайлович. — Народу-то наладится, ой! Ты уж, Иван Алексеевич, поспособствуй нашим гостям, присмотри за вещами, а то они вот хотят еще на базар успеть. Так я говорю, Николай Сергеевич?

Николай кивнул, поздоровался со стариком.

— А я тебя, батюшка, и не признал сразу, думаю, кто это такой подъезжает. Богатым будешь.

— Буду, — улыбнулся Николай.

Разгрузились. Подошли к реке, она уже значительно отошла от прежнего своего берега, и особенно за эту ночь; были видны бревна, щепка в пене — все, что река оставила на берегу за эту ночь.

— Да у тебя тут все знакомцы, — сказал тихо Павел.

— Приятели, друзья, — так же тихо ответил Николай. — Ему, может, хотелось меня не сразу узнать… А все равно признал сразу, вспомнил. Ну что, поедем на базар? За снасти и все прочее не беспокойтесь…

— Да я и не беспокоюсь, — Павел явно горячился. — С чего бы! А вот что это ты помрачнел?

— Я не мрачный, я напряженный, — ответил, чуть улыбнувшись, Николай, взглянув при этом на Василия, тот сидел на корточках у воды и о чем-то беседовал со стариком. — Я хочу, чтобы было хорошо, а мне все кажется, что вам неловко, неуютно. Как будто я что-то не так делаю.

— Э, не годится, — сказал Павел, — совсем никуда… не пойдет… если ты так думать будешь… Дело не пойдет. Не годится, — Павел улыбался. — Должны же мы и поссориться и помириться, и смех будет тогда сладостней, как это заметил вот Михаил Михайлович, и жизнь прекрасней. Не думай о нас. Или, может быть, Петя что-нибудь сказал тебе?

— Ничего он не говорил. Я и сам не знаю, что со мной, никогда такого не было…