Конечно, нельзя одни и те же свойства приписывать всему народу. Перефразируя Ларошфуко, можно сказать, что ни один народ не отличается так от других, как временами от самого себя. У народа есть совесть, и есть люди, ее олицетворяющие. Но почти во все времена власть поощряла худшее в обществе, то, что укрепляло ее господство. Пропаганда столь груба и истерична и не стесняется подделок потому, что знает: именно это и оценят массы, которые любят лукавство и игры с Лукавым. Так уж испокон веков повелось на Руси: раскол между ритуалом и поведением. Мораль должна быть заоблачной, вербальные обряды соблюдены — и тогда всё позволено.

Подлость не столько в низком поведении, сколько в праве на полную его нестыковку со словами и даже обратность им. Вот где воистину широк человек — а попробуй его сузить, если он раскинулся на седьмой части земли, да и она ему тесна, подавай шире.

Следует отметить разницу между двоемыслием советской эпохи и двоедушием нынешней. Тогда двоемыслие принимало форму раздвоенности целей и средств. Нельзя чистенькими ручками создавать общество будущего — приходится пачкаться в грязи и крови, но мысль обращается к высокому и безупречному будущему, и мы — ведущие и знаменосцы всего человечества. Сейчас ни о будущем, ни о прогрессе, ни о человечестве, ни о каких-либо других универсалиях речь не идет, поскольку никакая мысль, даже в форме двоемыслия, не востребована. У советского человека порой еще возникал внутренний конфликт между идеалом и бытием, сейчас это сглажено, поскольку нет никакого разрыва между будущим и настоящим, между целями и средствами. Бесцельная война, без идеалов, без будущего — война как состояние проголодавшегося государственного организма, ищущего удобоваримой пищи.

И в народе все проходит под знаком удобоверия — когда любые внутренние конфликты решаются не драматически, не трагически («наступить на горло собственной песне»), а поиском наибольшего комфорта. Веришь в то, во что удобнее всего верить. Ведь недаром начало нынешнего века общество провело под знаком гламура, глянцевой бесконфликтности, и теперь ее уроки применяются к ситуации прямо противоположной, не благополучно-сытой, а предельно тревожной, чреватой лишениями и жертвами. Новейшая пропаганда все равно настроена на гламур — это большой шаг вперед по сравнению даже с «оптимистической трагедией» советской эпохи. Тогда все-таки была трагедия, разрыв с прошлым, жертвы в настоящем — и вера в будущее. Сейчас нет разрыва времен, нет ни трагедии, ни оптимизма, есть некое подвешенное состояние, в котором всем хочется расслабиться и получать удовольствие. Это и есть удобоверие как стремление к максимальному душевному комфорту даже тогда, когда внешние обстоятельства не дают для этого оснований.

Для некоторых наибольший комфорт сопряжен, напротив, с полным недоверием. Но это тоже удобная позиция, так сказать, гламурной чернухи. Недавно мне написал один студент из Петербурга, проходивший стажировку в британском университете, владеющий английским и, по отзывам моих коллег, вполне развитый, мыслящий, любознательный. Он прочитал мою статью «Кризис — это суд. Над собой» и не понял, за что России себя судить. «Что же мы сделали плохого и в чём нам нужно оправдываться перед “международным сообществом”, которое даже не народ и не народы, а всего лишь узкая плёнка “элиты”, покрывшая собой весь бесконечный океан человечества и от его имени дерзающая провозглашать истины?» Я послал ему ссылки на ряд публикаций, с фактами и мнениями, отличными от официальной телепропаганды. На что он мне ответил с заметным раздражением, что не доверяет ни российской, ни западной прессе, а поэтому предпочитает оставаться в области философии и искусства.

Вот такая грустная история, типичная для времени «кризисного гламура». Человеку удобно ни во что не верить, а пребывать над схваткой, зажмурясь и затыкая уши. Удобоневерие по сути мало чем отличается от удобоверия — это все та же позиция безразличия к истине и исторического сомнамбулизма. От двоедушия до малодушия — один только шаг.