В машине по дороге к дому Коула Портера я тоже неплохо себя чувствовал… под хмельком, конечно, но все было под контролем. Я неплохо себя чувствовал, когда подавали коктейли, и я общался с другими гостями. Меня представили Кэтрин Хепберн, которая, в присущей ей прямой, энергичной манере, тут же заявила мне: „Сейчас я не буду с вами разговаривать. За столом нас посадят рядом, и вот тогда я вас обо всем расспрошу, потому что хочу узнать вас получше. Так что — готовьтесь“.

Ее интерес польстил мне, и все шло замечательно… пока через десять минут после начала обеда меня не накрыло. Я извинился со всей возможной обходительностью и рванул к выходу. Это был небольшой особняк с зелеными газонами и цветами, в отдалении — маленький пруд, окруженный деревьями. Я метнулся к деревьям, и меня вывернуло. Казалось, я потерял фунтов десять (4,5 кг). Через пятнадцать минут я вернулся за стол, бледный и изможденный, и сказал, что мне срочно нужно было позвонить в Европу.

Хепберн продолжила разговор, как будто ничего не случилось, но у меня было так мало сил, что я мог лишь кивать ей в ответ. Уверен, что она сочла меня скучнейшим собеседником. А вот она меня очаровала. Хепберн филигранно выстроила свой фасад, значительно более изысканный публичный имидж, чем у большинства ее соперниц, но не боялась относиться к нему с юмором и даже пародировать саму себя. Она словно хотела сказать: „Как забавно, что все эти штучки, этот образ, что я придумала на потребу публики, работает, не правда ли?“ Позиция выигрышная, но не дающая к ней приблизиться. Фасад был непроницаем, пробиться сквозь него было невозможно.

Как я постепенно понял, это вообще типично для звезд. За „яркой индивидуальностью“ обычно стоял не более чем тщательно скомпонованный набор легко узнаваемых манер. Иногда образ удавалось создать лишь с помощью визуальных средств — таких, как закрывающие один глаз волосы и надутые губки Вероники Лейк. Вкупе с чувственным голосом эти внешние приметы делали из Вероники горячую штучку, что в ее случае не соответствовало истине. Под красивыми масками сфабрикованных личностей скрывались трудоголики, которых волновали одни и те же проблемы: вес, состояние волос, заучивание текстов, неумолимый возраст. Их страхи были всепоглощающими, потому что так много стояло на кону. Ни на веселье, ни на сочувствие другим, ни на любые сложные темы, напрямую не связанные с работой, места в их жизни просто не оставалось.

С другой стороны, атмосфера в Голливуде была сексуально заряженной, и между его обитателями постоянно вспыхивали романы. Это было результатом высокой концентрации красивых, богатых, знаменитых и располагающих свободным временем людей. Героями любовных историй поочередно становились Джеймс Дин и Урсула Андресс или Джеймс и Пьер Анджели (Анна-Мария Пьеранджели); Тайрон Пауэр и Анита Экберг или Тайрон и Лана Тернер; Грег Баутцер и Джоан Кроуфорд или Грег и Джинджер Роджерс; Виктор Мэтьюр и Бетти Грейбл или Виктор и Рита Хейворт; Гэри Купер и Дороти ди Фрассо или Гэри и Патрисия Нил.

Дружба среди звезд тоже имела свою специфику. У Джин не было подруг среди потенциальных соперниц — весьма характерный выбор. Она могла дружить с женщинами намного ее старше — например, с Ленорой Коттен, женой Джозефа Коттена, или с мужчинами — Клифтоном Уэббом и Тайроном Пауэром, но ровесниц среди ее приятельниц не наблюдалось. То же самое можно было сказать и о звездах-мужчинах. Они ожидали, что все будут обращаться с ними как с королевскими особами, каждый мнил себя светилом, вокруг которого вращаются планеты. Одно время я хотел подружиться с Эрролом Флинном — мы вместе играли в теннис, мне импонировали его экстравагантность и кураж, — но это оказалось невозможно. Как и большинство звезд первой величины, Флинн ожидал от друзей прежде всего поклонения. Его окружение состояло из звезд рангом пониже — Брюса Кэбота и Дэвида Нивена, и искателей приключений вроде Фредди МакЭвоя, никто из которых не оспаривал его превосходство.

Звезды могли ослепить своим блеском или заворожить вас, но интересными собеседниками они не были. На голливудских сборищах мне редко доводилось участвовать в остроумном разговоре; высокое искусство светского флирта и обольщения было почти неведомо обитателям страны грез, что само по себе странно, ведь умение соблазнять зрителей является основной валютой этого королевства. Помню, как-то на вечеринке в саду у Джоан Фонтейн Джин и я сидели за разными столами, и по дороге домой она мне пожаловалась: „Ты совершенно не обращал на меня внимания, мы даже ни разу не потанцевали. Я так скучала“.

„Почему? Кто были твои соседи по столу?“

„Кларк Гейбл и Джимми Стюарт“.

„А ты понимаешь, — спросил ее я, — что практически каждая женщина в Америке упала бы в обморок от счастья на твоем месте?“

Проблема состояла в том, что все они занимались одним и тем же делом, вращались в своем замкнутом мирке. Успешные представители киноиндустрии много работали, и времени узнать что-то, кроме профессиональных новостей и сплетен, у них просто не было. Поэтому на небольших сборищах, когда темы для бесед иссякали, мы часто играли в шарады, прятки, во все что угодно, лишь бы убить время.

Как-то в гостях у Джека Уорнера Эльза Максвелл предложила провести конкурс на лучший дизайн. Каждый мужчина должен был вытащить из шляпы бумажку с именем женщины, а потом выбрать все необходимое из коробки с остатками тканей и всякими штучками из скобяной лавки и создать для своей партнерши шикарный туалет. Мне повезло — в напарницы мне досталась Лана Тернер. Когда мы поднимались по великолепной лестнице особняка Уорнера, чтобы уединиться для работы, она смеялась: „Не знаю, повезло ли мне, но, по крайней мере, ты — единственный дизайнер, участвующий в конкурсе. Что ты задумал?“

„Я хочу, чтобы ты разделась“.

„А это еще зачем?“