«Молчат… Не видят?» – подумал он. В следующее мгновение мысль об экипаже, о том, что все они трое, Сударев, Витковскнй и Невьянцев, точно так же, как он сам, окаменев от неожиданности, ждут, что скажет, что сделает он, командир, заставила выключить пожарный кран, а этот, неизвестно откуда взявшийся в горле вязкий комок проглотить.

– Колпашево, – сказал он хриплым, каким-то чужим голосом и сообразил, что нужно еще включить огнетушители, тумблеры которых, запломбированные и зафиксированные красными защелками, расположены на потолке, над головой. И важно, крайне важно, вспомнил он, эти пожарные тумблеры не перепутать – иначе выйдут из строя сразу два двигателя: один от пожара, а второй от противопожарной системы.

Он дотянулся до нужной защелки, оборвал пломбировку и перебросил тумблер в рабочее положение. И одновременно, овладев, наконец, голосом, сообщил на землю:

– Колпашево, 75410, пожар третьего двигателя!

Собственно, пожар, если он случится, должна тушить автоматика, пилотам или бортмеханику надо только продублировать – вдруг автомат по каким-то причинам откажет или запоздает. Но на этот раз автоматика сработала четко, и табло погасло даже раньше, до того как Селезнев включил огнетушители вручную.

Диспетчер Колпашевского РДП то ли не понял, то ли не поверил…

– 75410, доложите траверс.

– Балда! – дал разрядку нервам Селезнев, – Сообщи, штурман…

Он не успел закончить приказ, что именно нужно сообщить колпашевскому диспетчеру, как загорелась лампа «Число М»;[10] тех пяти – шести секунд, которые потребовались пилотам, чтобы выключить загоревшийся двигатель и потушить пожар, оказалось достаточно, чтобы самолет вошел в пике и скорость превысила допустимую.

– Никита! – крякнул командир, и они вдвоем навалились на штурвалы, задирая нос машины вверх.

Хлопнула дверь – это прибежал из кухни бортмеханик, понявший по изменившемуся шуму двигателей, что с самолетом неладное.

– Что?

Один взгляд на приборы и УПРТ[11] – все ясно: третий зафлюгирован, Дима едва успел втиснуться на свой такой неудобный и узкий стульчик между кресел пилотов, как Никита, пытавшийся в это время разглядеть через стекла кабины – виден ли огонь, или дым, – очевидно, боковым зрением заметил новый красный сигнал и крикнул: «Горит!»

Командир увидел вспышку нового красного табло раньше Сударева, однако то ли потому, что бортмеханик был уже на месте и двигатели – его забота, а скорее из-за какого-то подсознательного чувства ненормальности в этой пожарной ситуации, удержал руки на штурвале и даже крикнул; «Дима!..»

Но Дима уже ткнул красную кнопку второго двигателя, а дальше, работая двумя руками, повторил все операции, проделанные до этого командиром и вторым пилотом: аварийный «флюгер», кран останова, пожарный кран… На этот раз, однако, табло «Пожар 2-го двигателя» не погасло даже после ручного включения противопожарной системы, и бортмеханик потянулся к тумблеру «2-я очередь» – на каждом крыле Ил –18 рас положены по две группы огнетушителей, по комплекту на двигатель, однако при необходимости, если пожар не гаснет, их можно разрядить по очереди на один и тот же мотор. Но в этом случае крыло останется без огнетушителей, и, если загорится на этом крыле второй двигатель, тушить его уже будет нечем.

– Стой! – ухватил командир Диму за рукав. – Дуй в салон, смотри, есть ли дым.

Из пилотской кабины внутренние, ближние к фюзеляжу двигатели, а именно на них случился пожар, не видны.

Дима все понял, повернулся и буквально перепрыгнул через свое сиденье, на котором он так и не успел поднять спинку.

– Стой! – еще раз крикнул командир. – В салоне никаких дерганий. Улыбайся, черт тебя побери!

– Понял, командир, – сказал Дима, и на его бледном лице появилась вымученная улыбка.