Над Максимкиным Яром Геннадий Осипович простился с енисейским диспетчером. Невьянцев переключил рацию на частоту Колпашевского РДП, и Геннадии Осипович доложил:

– Колпашево, экипаж 75410 приветствует вас. Вошел в вашу зону двадцать два восемнадцать, высота восемь четыреста.

Обычно диспетчеры на такую вежливость, как «добрый день», «здравствуйте» и «приветствуем», просто не имеют времени, и переговоры с экипажами ведут в «телеграфном стиле»: номер самолета и указания по курсу и высоте. Однако ночью, и особенно на рассвете, когда загрузка поменьше, «телеграфное» правило нарушается, и диспетчеры разговаривают по-человечески. Отклонился от нормы и колпашевский диспетчер:

– Отлично, счастливого полета, 75410, следуйте своим эшелоном – вы у меня на ладони. На траверсе[8] доложитесь.

– Вас понял, – подтвердил Геннадий Осипович и принялся за расчет траверса. Траверс Колпашева они должны были пройти в двадцать два сорок один.

В двадцать два сорок в кабину вернулся командир, ходивший разбираться с читинским пассажиром, и послал на кухню Диму – У бортпроводниц не включался один из кипятильников.

– Дуй, Димка, на помощь Кнрьяннхе – не хочет нас кормить, говорит: «Холодным чаем напою». А я терпеть не могу холодца. Заодно полюбуйся на «зайца»– веселый, сукин сын! «Никогда, – говорит, – не был в Свердловске, посмотрю, что это за дыра».

– С чего это он такой веселый? Надеется и обратно «зайцем» проехать? – спросил Никита.

– Видимо, – сказал командир, усаживаясь в свое кресло и надевая на голову наушники. – Но вообще-то у него фамилия такая – Веселый! – Повернулся к штурману и спросил: – Где едем, Осипыч?

– На траверсе Колпашева.

– Доложился?

– Нет еще.

– А ну, покажи твой журнал – укладываемся в расчет?

Геннадий Осипович подвинул командиру штурманский журнал, глянул на самолетные часы, которые отсчитывали полетное время, – он их пустил точно над Максимкиным Яром, когда входили в зону Колпашевского РДП, – часы показывали двадцать три минуты, значит, они точно на траверсе, что подтверждал в радиокомпас, и нажал на кнопку передатчика:

– Колпашево. 75410. прохожу…

И в это мгновение в кабине раздался крик: «Пожар!» Геннадий Осипович оборвал доклад на полуслове, повернулся. На щите второго пилота горело табло «Пожар 3-го двигателя». Тотчас, глянув на приборный щит, командир чисто механическим движением ухватился за штурвал – тот был намертво зафиксирован автопилотом, и первое, что Селезнев сделал, – нажал пальцем на кнопку аварийного отключения автопилота. Штурвал обрел мягкость и послушность, и вместе с мыслью, что самолет слушается, управляется, из глубины памяти выплыли пункты инструкции, отработанные и закрепленные бесчисленными тренировками в кабине тренажера: прежде всего – удар левой рукой по кнопке радиоблока аварийной сигнализации, теперь все центральносибирские посты наблюдения за воздухом будут точно знать, где, на какой высоте и какой самолет терпит бедствие.

Следующее движение, на этот раз правой рукой, для чего пришлось штурвал перехватить в левую, – по красной, подсвеченной лампой кнопке автофлюгера.[9] Затем – продублировать автомат флюгера вручную, для чего нужно откинуть красную крышку (все аварийное в кабине окрашено в красный цвет) под ногами бортмеханика. Затем выключить двигатель. Пальцы Селезнева сами, не плутая, нашли на блоке автопилота крышку, открыли и перебросили тумблер третьего двигателя в положение «Останов». Следующий тумблер – под красным колпачком: пожарный кран…

До этого мгновения он все делал, не раздумывая – как в тренажере. И только теперь, отбросив красный колпачок, он словно очнулся: «Пожар? Не может быть…» Не веря, он перевел взгляд на сигнальное табло. «Пожар третьего двигателя… Сообщить!» – сообразил он.

Левой рукой на штурвале он нащупал кнопку передатчика, нажал и… Ни слова. В горле вдруг образовался густой, вязкий комок.