Любая профессия накладывает на человека свой отпечаток, шлифует характер, перековывает. Служба, которой Сергей Сергеевич посвятил свою жизнь, перелицевала его. Он это знал. Прекрасные качества, спрятанные в нём от рождения, со временем видоизменились, грубели, отфильтровывались за ненадобностью. На их месте появлялись другие, с которыми было сподручней утверждаться в профессиональной среди, но не очень легко ладить с остальным миром.

«Кто вращается среди мусора, тот, рано или поздно, сам становится им», – сами собой всплыли в памяти слова преподавателя милицейской школы, Станислава Ивановича Пронько, сказанные им давным-давно на лекции по административному праву.

Старый законник, как сеятель, щедро разбрасывал вокруг себя мудрые мысли, но только теперь, с большим опозданием, что-то стало прорастать от тех брошенных зёрен в самом Белякове. Видимо, он достиг той поры, когда чужие жизненные наблюдения перестают быть пустым звуком и воспринимаются уже как свои собственные. Об этом парадоксе Сергей Сергеевич размышлял, спускаясь по лестнице, когда его, усталого и расстроенного, на выходе из околотка окликнул дежурный:

– Беляков, иди сюда!

Он нехотя подошёл к зарешеченному окну.

– Генерал приказал тебе передать, что дело по Маркину прекращается.

– Это ещё почему? – возмутился следователь. – У меня уже есть конкретные результаты: подозреваемые, версии.

– И у нас есть результаты, – вяло перебил его дежурный. – Экспертиза пришла. У твоего артиста тромб оторвался. Нет состава преступления. Так что, можешь курить бамбук.

Непродолжительное следствие закончилось почти на взлёте и поставило точку в карьере Сергея Белякова. Вынужденное безделье заставляло опального героя слоняться по кабинетам сослуживцев; но там он уже больше не находил прежнего радушия и товарищеского участия. Разнообразя скучные, похожие друг на друга будни, без пяти минут пенсионер повадился нелицеприятно высказываться о новом руководстве околотка, чем окончательно отвратил от себя большинство коллег.

Когда общение на работе сошло на нет, на глаза вновь попался маркинский архив, который когда-то было обещано вернуть Гроту. К опусам Носика решено было больше не возвращаться. Просто так, от нечего делать, Беляков пробежал глазами статью одного автора, прочитал рецензию о «родимых пятнах» шоу-бизнеса другого, и понял, что есть пытливые люди, которые, в отличие от колумниста «Розового эппла», так же, как и он, Сергей Сергеевич, старались угадать: куда ещё может завести шальная идея о безраздельной свободе творчества.

Постепенно погружаясь в неизвестную для себя сферу, ветеран познавал суть того мира, который Самсон Носик называл не иначе, как «благоуханное лоно». Короткий остаток зимы, в привычной для себя казённой обстановке, Беляков заполнял пробелы в знаниях, где его дочь и Муся, ориентировались как в их собственной квартире. Когда почти всё уже было прочитано, когда на все вопросы были даны ответы, Сергей Сергеевич честно признался, что ничего не понял.

Он допускал, что в тех людях, о которых он впервые узнал, возможно, и была божья искра, но предназначалась она, по его убеждению, совсем для другой деятельности, которой эстрадные глаши, стасики, «изделия № 1» принципиально не хотели заниматься.

– Ты не врубаешься! Это же класс! От них все балдеют, – спорила дочка, и, как последний аргумент, пыталась надеть на отца наушники, чтобы любимый папка самостоятельно мог ощутить творческую силу и мощь её кумиров.

В таких случаях глава семьи на время замирал, пробовал настроиться на серьёзное восприятие, но уже в первые секунды его лицо выражало почти библейскую муку. Наташка злилась на глухоту отцовской души, резким движением прекращала прослушивание и, чтобы насолить отцу, громко жаловалась матери:

– Ма-а, он «Когда солнце догорает» плохим словом назвал.

Конфликт на почве эстетических разногласий в семье Белякова усугублялся ещё и тем, что даже у любимой жены Мусеньки, его верной подруги и ангела-хранителя, глаза становились влажными, как у стельной коровы, при упоминании имени певца, чьё творчество Сергей Сергеевич ненавидел особенно и кого, в отместку за своих заблудших коллег, называл оборотнем.

Он ничего не мог с собой поделать. Его чуткая к фальши душа протестовала, а ощущение непрекращающегося балагана, спрятанного под натужным весельем и самодовольными ухмылками набивших оскомину персонажей, преследовало его. Острым чутьём сыщика он безошибочно определял суть обмана, примитивность наживки, на которую его хотели поддеть.

И всё же добровольный искусствовед продолжал упрямо искать ту ничтожную малость, ту пустяшную детальку, которая могла бы ему помочь подняться над неприятием нового искусства, чтобы, сделав шаг, встать вровень с теми, кто взахлёб, как тот же Самсон Носик, расхваливал Маркина, всех похожих и не похожих на него.