– Нам очень интересно было выслушать ваше мнение. Что могу на это сказать? Как, помнится, говаривал товарищ Бендер: «Узнаю, узнаю брата Колю». Максималист, значит. Я сам таким был в молодости.

Лицо Маркина нахмурилось. Казалось, оно вобрало всю скорбь застойных времён, в которых лично для Иосифа самым противным из воспоминаний был вкус вина «Солнцедар» за рубль с небольшим. Но он заговорил о другом: о тяжелой жизни в условиях «совка», о тайных концертах, грозящих арестами и застенками КГБ, о комсомольцах, проводивших рейды в студенческом общежитии, где он мечтал о свободе и где тайком слушал запрещённые западные радиостанции и рок-группы.

– Наше поколение готовило почву, на которой сегодня такие, как Коля-циркач, могли бы жить свободно, без страха воплощать свои самые смелые идеи, дерзкие задумки. А если говорить конкретно о моём критически настроенном молодом коллеге, то не могу не заметить, что его конкурсный номер ещё весьма сырой, над ним нужно ещё очень и очень много работать. Задумка хороша, ничего не скажу, но воплощение пока хромает на обе ноги. Вот, что мы имеем, как говорится, в сухом остатке.

Аудитория – кто с жалостью, кто с укоризной – смотрела в сторону Коли. Всё это время циркач сохранял на лице снисходительную ухмылку.

«Получи, фашист, гранату, – злорадствовал Иосиф, – нашёл с кем тягаться, молокосос».

– Браво, маэстро! – крикнула Лизонька пронзительным голосом и, вскочив со своего места, захлопала в ладоши.

Следом за ней стали подниматься со стульев и остальные. Наконец, все, кто попал на эту, полную сумбура, творческую встречу, имевшую неплохой шанс завершиться мордобоем, принялись настойчиво отбивать ладонями ритм, словно требуя от главных действующих лиц вернуться к разговору и довести его до первой крови.

Маркин неумело и очень трогательно пытался обуздать аудиторию. Он искренне верил, что люди, устроившие овацию, выражают поддержку именно ему и что в сложившейся ситуации правильней всего будет проявить заметную долю великодушия.

– Спасибо, друзья, благодарю вас, – повторял он, держа левую руку у сердца, а правой, вытянув её вперёд, прощальным жестом призывал слушателей успокоиться и сесть.

Весьма полезное изобретение – аплодисменты. При большом скоплении людей, когда нет возможности одновременно всем словами выразить отношение к происходящему, выручают натруженные ладони. Порой с их помощью можно сказать больше, чем самыми изысканными речами.

Овации на съездах и политических мероприятиях – не в счет. Они пусты и бессмысленны. Потребность в них испытывают лишь те, кто на бурном и продолжительном единодушии решил построить удачную карьеру. Правда, единодушные рукоплескания слышны и в филармониях, но эти децибелы – духовны, в них почти не уловить фальши. Другого рода – театральные аплодисменты. В них, как ни горько это признавать, присутствует элемент поспешности, которую привносят люди, оказавшиеся в зрительном зале не по доброй воле, а по необходимости: в результате семейного компромисса, под давлением обстоятельств или по иной оказии. Таких в партере и на балконах наберётся не более трети, но именно они инициируют массовый исход в гардероб, когда истинная театральная душа ещё могла бы рукоплескать, продлевая себе удовольствие видеть на сцене любимых действующих лиц и исполнителей.

На сборных концертах зрители тоже хлопают, но делают это исходя из личных предпочтений. В этом они более походят на футбольных болельщиков, с восторгом воспринимающих лишь своих кумиров. Концертная публика пестра. Одни радуются танцору, другие с умилением наблюдают за мордашкой, под музыку открывающую рот. Он смотрит на сцену и мечтает об орешках и пиве; она – скучает при отсутствии комиков.

В день закрытия конкурса, который по традиции завершался большим гала-концертом, Иосиф Маркин выходил на сцену во втором отделении. Талантливый возмутитель спокойствия, Коля-циркач, тоже был заявлен в заключительной части программы. Как только об этом стало известно, Лизонька поспешила в дирекцию.

– Либо вы убираете этого шакалёнка в первое отделение, либо мы вообще снимаем выступление Маркина, – громко и четко доносила она до дирекции конкурса каждое слово.

Поставленное ребром условие можно было расценить только как ультиматум. Глядя организаторам в их растерянные лица, Лизонька сумела привести доводы, которые, если и не до конца объясняли причины столь жесткого выпада, то делали понятными его мотивы.

– Они не могут одновременно находиться за кулисами, это исключено. Поганца вашего вообще нужно лишить права выступать где бы то ни было, пусть он хоть трижды лауреат. Только из уважения к спонсору, мы не ставим вопрос более принципиально.

– Да-а. Та ещё штучка, – неопределённо высказался в адрес Елизаветы Фёдоровны директор-распорядитель, после того, как она, смерив его непреклонным взглядом, удалилась из помещения дирекции.

– Сволочная баба, – подтвердил местный реверсист, тоже решивший вовлечься в разговор. – Я её вёз с вокзала. Что характерно: сам-то Маркин почти всю дорогу молчал, а эта фифочка всё чего-то фыркала – недовольство выказывала.

Инцидент, возникший во время проведения мастер-класса, успел обрасти множеством недостоверных подробностей и слухов. Большинство из дирекции было на стороне члена жюри, но нашлись и те, кто проявлял сочувствие циркачу Коле. Сердобольное меньшинство, анализируя ситуацию, приходило к выводу, что молодой и талантливый артист безвинно пострадал от несправедливой критики высокомерной и заносчивой столичной известности.

«Зажрался Маркин, перестал отделять мух от котлет», «Если за ним Плёвый стоит со своими деньжищами, то что – он может теперь душить молодые ростки?» – говорили сторонники юного дарования.