– Нам нужен факел, – деловито заметила Ядвига, отдышавшись, – пока огонь на стене совсем не погас. Так что, милый Освальд, не надо ругаться. Займись лучше делом.

Слово возлюбленной для рыцаря – закон. Освальд занялся. Факела найти ему, правда, не удалось, зато поблизости отыскался древний чашеобразный светильник из бронзы. Погашенный и неприметный в полутьме, он свисал на цепи с крюка, вбитого над нишей медиумов. Видимо, предназначалась эта посудина для освещения колодца во время подготовки к ритуалу. Рядом, на небольшом каменном карнизе, стояла открытая канистра с густым вязким киселем. От киселя несло горючей химией. Судя по всему, именно этой смесью и были начертаны догорающие цифры.

Добжинец озадаченно топтался возле канистры. Пришлось помочь. Бурцев снял светильник с крюка, осторожно – стараясь не измазаться в огнеопасной жиже, заполнил его до краев, повесил обратно. Оторвал кусок от балахона зарубленного медиума, обмакнул полоску ткани в горючее и поспешил к слабым огонькам на стене. Сейчас там едва тлели «9» и «3». Но этого хватило, чтобы подпалить тряпку, пропитанную киселем из канистры.

Вскоре огонь заполыхал в бронзовой чаше. Пламя осветило колодец с ареной. И балкончик медиумов. И изрядную часть подземного хода за ним. Стало почти уютно. Освальд поднялся по ступеням к Ядвиге. Ядвига спустилась к Освальду.

– Так лучше? – галантно осведомился польский рыцарь у возлюбленной.

– Так хорошо, – нежно проворковала та.

Добжинец и кульмская красавица слились в долгом страстном поцелуе. Эге… серьезное дело.

Маленькие ручки повернули голову Бурцева. Едва слышные слова прошелестели над ухом:

– Опять на Ядвигу заглядываешься?

Чумазое личико Аделаиды смотрело на него испытующе. Смотрело со скрытым лукавым упреком и явной насмешкой одновременно. Бурцев вспомнил ночь на заброшенной Кульмской мельнице. Странное ощущение: вроде бы не мальчик давно, а поди ж ты… Чувствовал себя сейчас Бурцев, как двоечник у доски.

– Видишь ли, милая, – вздохнул он. – Понимаешь, тогда…

Аделаиды прикрыла ему уста рукой. Глазки взбалмошной княжны казались сейчас непривычными, незнакомыми, иными. Совсем иными. Глаза взрослой мудрой женщины…

– Не нужно ничего говорить, Вацлав. Я понимаю… теперь. Сама ведь во всем виновата, но давай не будем об этом больше.

Бурцев аж разинул рот от удивления. Ни фига ж себе! А девочка-то в самом деле повзрослела за эти дни. И здорово повзрослела. Стало как-то не по себе. С капризной дочерью Лешко Белого он худо-бедно управлялся. Но что делать и что говорить сейчас – понятия не имел. А потому предпочел промолчать.

– На Ядвигу я тоже не сержусь, – тихо и серьезно проговорила Аделаида. – Видишь ли, мы с ней только что сидели здесь спина к спине и ждали смерти или чего похуже. В такой ситуации все воспринимается иначе. И свои поступки, и чужие, и помыслы, и гнев, и обида, и радость. Наверное, поэтому все… так… так вышло… Не могу объяснить… Это было как некое озарение… Внезапная вспышка вроде той – в колдовском круге… Только уже внутри меня… Я вдруг осознала то, чего раньше не замечала… Все простое и понятное, но словно сокрытое гордыней и глупыми страстями… Знаешь, будто шоры с глаз кто снял… Не знаю больше, как сказать… И не знаю, поймешь ли…

Он понимал! Он все теперь прекрасно понимал! Разительная перемена, произошедшая с княжной во время прерванного цайтпрыжка, не была случайной. Сыма Цзян рассказывал однажды, будто подобным образом – начиная и не доводя до конца путешествие во времени – вожди и маги ариев добивались некоего «просветления». Вот и Аделаида тоже «просветлилась», блин! Поневоле, но, кажется, конкретно так просветлилась!

Бурцев глянул украдкой на Ядвигу. А ведь та тоже изменилась! Неуловимо, едва заметно, но все же… Куда, например, подевался прежний похотливый блеск в глазах молодой нимфоманки? И опять-таки, откуда взялась эта мудрость, светившаяся в невинных очах Ядвиги? Да, дела… Бурцев был в затруднении. Он никак не мог решить, благодарить ли судьбу и арийских магов за такой подарочек или матом крыть.

– Ядвига теперь мне как сестра, – продолжала Аделаида. Глаза ее блестели. – А ты – мой суженый. Небесами даденный, единственный и желанный. И другого мне не надобно. Ясно тебе, Вацлав?

Он кивнул – что еще оставалось?

Она впилась своими губами в его губы.