Просто срам: до Дубровника рукой подать, а мы с таким же успехом могли бы находиться в сотнях миль от него. Когда дождь ненадолго перестал, я выбралась на открытую палубу и стала с тоской смотреть в сторону обнесенного стеной города. Я гуляла по его улицам, и это останется в моей памяти навсегда. Но мне бы хотелось пробыть там подольше. Мне много пришлось пережить здесь, но все равно я обожала его.

Слоняясь по пароходу, я раз прошла мимо миссис Верритон. Она сидела на крытой палубе, закутавшись в плед. Она подозвала меня. Ее прекрасные несчастные глаза искали мое лицо.

— Джоанна, что произошло прошлой ночью? Что там случилось с этой куклой?

Мне хотелось бы сказать ей правду, всю правду, но я знала, что не могу себе этого позволить. Скоро, очень скоро она должна будет все узнать, но не мне ей об этом рассказывать. Мне следовало довести свою роль до конца. Пока не придет помощь, если она когда-нибудь вообще придет.

Поэтому я посмотрела на нее слегка озадаченно и немного смущенно.

— Я… я не знаю, миссис Верритон. Мистер Верритон, по-моему, рассердился. Он… мне кажется, подумал, что Кенди доставала куклу. А он, конечно, хотел сделать ей сюрприз, да ведь?

— Да, разумеется, — согласилась она. Мне показалось, что ей хочется еще что-то добавить, но она только вздохнула и закрыла глаза. Я продолжала бродить по пароходу и смотреть на город до четырех часов. Я видела, как вернулись Крейги и Эдвард Верритон. У него не было с собой куклы. Интересно, это потому, что Кенди, вероятно, теперь уже ничего не надо, или он просто забыл? Настроение у него, должно быть, хуже некуда после того тайного свидания. Я снова боялась встречаться с ним.

Шлюпки по-прежнему курсировали между гаванью и пароходом; над морем и островами снова и снова проносились тучи, мир вокруг казался чужим и диким, а на «Каринове» тем временем продолжалась обычная безмятежная жизнь. Когда я стояла на прогулочной палубе, до меня сначала донесся звон чайных чашек, а потом рядом неожиданно появилась Кенди. Одетая в джинсы и алый свитер, она выглядела так, словно в любой момент готова была закружиться в танце.

— Джоанна, пойдем с нами пить чай. Мы все в главной комнате отдыха. Папа, мама и Гил.

— Э-э, я не думаю… — меньше всего сейчас мне хотелось встретиться со всей семьей. Больше, чем когда-либо, я боялась оказаться рядом с Эдвардом Верритоном.

— Но я прошу тебя. Это ужасно. Папа все еще сердится или вроде того. И он не купил мне куклу. Он всегда покупал мне куклу. Но теперь мне все равно.

Она настойчиво тянула меня за руку, и другого выхода, кажется, не было. Мы пошли в большую комнату отдыха, где кроме Верритонов сидело много других семей. Эдвард Верритон встал и подвинул мне стул. Лицо его было бледно и искажено. «Краше в гроб кладут», — пронеслось у меня в голове, но он заговорил совершенно обычным голосом:

— Я слышал, вы все промокли вдребезги. Действительно что-то невообразимое. Эконом говорит, он никогда ничего подобного не видел. Но офицеры и команда блестяще со всем справились.

Мне стало ужасно не по себе, когда пришлось сесть напротив него, но я как-то справилась с собой и принялась рассказывать о наших приключениях, стараясь при этом производить впечатление чуточку легкомысленной и невежественной девицы.

А потом начала нервно болтать Кенди.

— Я сидела в луже и вода текла мне за шиворот. Разве это не кошмар? А потом у меня началась морская болезнь и Джоанна держала меня. А потом мне стало лучше и там была леди, которая знакома с Джоанной.

— Мало ли кто знает Джоанну, — сказала ее мама. Она озабоченно смотрела на дочь и, видимо, отдавала себе отчет, в каком та находится нервном напряжении.

У меня упало сердце. Я лихорадочно соображала, что лучше: разлить чай или притвориться, что у меня обморок.

— Эта леди, она раньше не видела Джоанну. Она из второго класса, — Кенди удалось вложить в последние слова немало презрения. — Она в очках, и у нее нос крючком. И она сказала, что Джоанна делает большие успехи. О чем это она, Джоанна? Об Оксфорде? А разве ты говорила по-итальянски в Неаполе? Мы ни разу не слышали, а стюард, между прочим, итальянец.

Я расплескала чай на блюдце и почувствовала, что лицо мое полыхает. Эдвард Верритон даже не смотрел в нашу сторону — его глубоко посаженные глаза ничего не выражали, но могла ли я быть уверена, что он не слышал? Кенди говорила громко, почти кричала.