Я бы с удовольствием приняла участие в тех дискуссиях и спорах, которые периодически возникали. Но я не осмеливалась. Я никогда не могла знать, в какой именно момент Эдвард Верритон или дети могли подслушать меня. Это был постоянный страх, что случайно кем-нибудь брошенное слово даст Верритону повод подозревать меня. Как же тогда я раскрою эту тайну, если тут все-таки есть тайна.

Я могла, конечно, открыться Чарльзу, но сразу отказалась от этого. Все это было слишком неясно, слишком смутно; он, пожалуй, примет еще меня за сумасшедшую, с моими подозрениями.

Когда я после ужина уложила детей спать и поднялась на палубу, чтобы в последний раз посмотреть на море, то действительно казалась сама себе немного сумасшедшей. Солнце заходило в золотисто-красном сиянии, а небо вокруг светилось нежным зеленовато-голубым светом. Было довольно прохладно, но я все смотрела, как корабль разрезает носом пылающие в лучах вечернего солнца волны, и никак не могла оторваться.

Мы плыли по Бискайскому заливу, впереди было Средиземное море, Неаполь, Дубровник. Казалось нелепым тревожится о чем-то, вместо того чтобы просто получать удовольствие от плавания по морю на большом корабле. Ты просто жертва собственного бурного воображения, убеждала я себя.

— Чудесно, не правда ли? Завтра будет теплее, — неожиданно раздался чей-то голос.

Я оглянулась. Это оказался тот самый темноволосый мужчина, который следил вчера вечером за Эдвардом Верритоном. Теперь на нем был смокинг, и он выглядел в нем каким-то еще более смуглым, чем всегда. Он тоже весь день строил из себя весельчака вроде тех, которых называют душой компании. Но сейчас он был совсем другим — серьезным, мне показалось даже, немного мрачным. Впрочем, мгновение спустя он мне улыбнулся.

— Я уверена, скоро будет страшно жарко, — сказала я, потом в свою очередь улыбнулась и поспешила прочь, потому что сразу после ужина договорилась встретиться с Чарльзом, Мэри, Робертом и Джеймсом.

Пока я шла через главную комнату отдыха, мужчина, с которым мы только что разговаривали, не выходил у меня из головы. Может, это потому, что мне приходилось жить в разных странах и слышать, как говорят по-английски люди разных национальностей, но я, кажется, лучше других улавливала еле заметные оттенки. Так вот, в голосе того мужчины мне определенно послышалось что-то в высшей степени не английское. Ладно, это не имеет никакого значения; на пароходе много разных людей, есть даже одна привлекательная индийская пара с четырьмя обаятельными детьми. Я решила наплевать на все это.

Днем я почти не видела миссис Верритон, но сейчас она была в танцзале, одетая в серебристое платье. Когда я в первый раз ее заметила, она танцевала с одним из корабельных офицеров — красивым итальянцем. Изяществу ее движений можно было здорово позавидовать, но выглядела она невесело. У нее был вид человека, который оказался в отчаянном положении и изо всех сил пытается выкарабкаться. Или это снова мои фантазии? Нет, я так не думала. Один вид ее заставлял меня переживать так, как я не переживала никогда в жизни.

Я слегка испугалась, когда Джордж Верритон пригласил меня потанцевать, но, разумеется, согласилась.

— Вам нравится здесь, Джоанна? Вы уже познакомились с кем-нибудь?

— О, да! Благодарю вас мистер Верритон, — ответила я с девической наивностью. — Я ужасно люблю море!

— Вы, кажется, хорошо переносите плавание, — сказал он довольно небрежно. Я почти все время чувствовала, что, когда он разговаривает со мной, мысли его где-то блуждают.

— О, да! А Кенди и Гилу обед очень понравился, и они были такие сонные, когда я уходила. Но я не забуду заглядывать к ним в течение вечера.

— Это хорошо, — неопределенно отозвался он. И потом гораздо более внятно: — Как вы их находите? Думаете, они счастливы?

Я заморгала глазами и сделала все, чтобы выглядеть озадаченной.

— Они… они такие замечательные дети. Кенди такая красивая. Она рассказала мне о своих танцах. Всем детям хорошо на море, правда ведь?

— Возможно, вы правы, — мне кажется, я слышала, как он вздохнул. Потом танец кончился, и я вернулась к своим.

Часом или двумя позже мой первый день на море закончился. Перед тем как идти в свою каюту, я зашла к Кенди и Гильберту и стояла некоторое время, разглядывая их спящие лица. Только ради них это должны быть мои фантазии. Ведь все, что касается отца, неизбежно рано или поздно скажется и на детях. Однако похоже, они не слишком были к нему привязаны; я все больше убеждалась, что у Гила, в частности, есть на его счет какие-то особые соображения, о которых он предпочитает не распространяться.

Эти мысли снова и снова лезли мне в голову, когда я уже лежала в постели. Я почти молилась, чтобы причиной всему оказалось слабое, болезненное здоровье матери и отец, которому дела оставляют для детей слишком мало времени.