— Австрийский коммунист, попал к нам в разведку, я так думаю, через канал Коминтерна. Человек высокого интеллекта, прекрасно знакомый с условиями жизни за границей, говорил на нескольких языках. Мог свободно передвигаться по миру, не привлекая к себе внимания. И познакомился с себе подобными, близкими по взглядам. Филби и еще четверо — его наследие. А погиб Дейч в начале Великой Отечественной: направлялся в качестве нелегала в Латинскую Америку, и его пароход потопили немцы.
— Эта утечка у них незаметна до тех пор, пока не начнется утечка у нас. А у нас все было очень здорово организовано. Конспирация соблюдалась, как святой завет. Чтобы никто не смел догадаться, чем мы занимаемся, что имеем. Могу утверждать: до взрыва советской атомной бомбы они не имели ясного представления, что у нас эта работа ведется и где что у нас делается. Предполагать же могли что угодно. Английские и американские физики отдавали должное нашим — Харитону, Флерову, Зельдовичу. Считали их крупными фигурами. Знали, что советская ядерная физика развивается успешно и какие-то намерения в отношении атомного оружия мы тоже имеем. Но они многое списывали на войну: трудности, безденежье, некогда русским этим заниматься. Первый наш взрыв 29 августа 1946 года был трагедией для их политиков и, понятно, разведчиков. По всем статьям проморгали.
— Есть здесь очень интересный момент. Кажется, это было с Маклином, когда после Кембриджа он проходил комиссию для принятия в Форин Оффис. О его прокоммунистическом студенческом настрое знали. Спросили: и как вы сейчас? Маклин «честно» признался, что «этими вещами интересовался», но теперь куда уж, больше не будет. Его зачислили в МИД с напутствием: хорошо, идите. Сыграла свою роль корпоративность, он был человеком их круга, собственных взглядов не скрывал и от заскоков, столь свойственных милой молодости, не отказывался. Почему бы и не простить, не поверить одному из своих? Никто никогда Маклина в коммунистическом прошлом не упрекал. А вот произошел провал, бегство в Союз, тут уж на него ополчились. Полоскали все грязное белье как могли.
О ПЕРВОМ ЗАДАНИИ — РАССКАЗ ОТ ПЕРВОГО ЛИЦА
— Видите ли, я — кондовый научно-технический разведчик. Закончил Станкин и о разведке вообще не думал. Не подозревал, что она есть, до войны об этом непременном виде человеческой деятельности народу никогда не говорили. А я учился и одновременно стал летать. Мечтал о военной авиации и со всей юной страстью откликнулся на призыв комсомола: умел стрелять, прыгать с парашютом, водил мотоцикл. Между прочим, до сих пор езжу судить соревнования планеристов, я судья Всесоюзной, или как ее теперь назвать, категории.
И вдруг совершенно неожиданно приглашают на Старую площадь и долго-долго мурыжат. Всякие комиссии, разговоры, заполнение анкет, ждите-приходите. А в июне 1939 года приглашают в какое-то укромное место, отвозят в спецшколу и только там сообщают: вы будете разведчиком.
Тогда система подготовки была не такая, как сейчас. Академии и всего прочего не существовало. Маленькие деревянные избушки, разбросанные по всей Московской области. Принималось в спецшколу человек по 15–20. На моем объекте обучались 18 человек, четыре языковые группы — по 4–5 слушателей в каждой. Группки крошечные, и друг друга мы совсем не знали. Да, такая вот конспирация. Она себя здорово оправдывала. Я, например, учился в одно время с Феклисовым и Янковым. (Знаменитые разведчики, приложившие руку к похищению секретов немирного атома. —
Вскоре мы поняли, что нас принялись резко подгонять. Целый ряд предметов был снят, и засели мы только за язык. Занимались совершенно зверски. Каждый день по 6 часов английского с преподавателем плюс 3–4 часа на домашние задания.
Не успел я отгулять отпуск, как меня — в английское отделение госбезопасности. Месяц стажировки в МИДе, а в ноябре меня уже откомандировали в Англию. Спешка страшная. Европа воюет, а английской резидентуры как бы и нет. В 1939 году по указанию Берии ее закрыли как гнездо врагов народа. Отозвали из Лондона всех и агентуру забросили. Только в 1940-м поехал туда резидентом Анатолий Горский. Приказ простой: срочно восстановить связи, отыскать Филби, обеспечить немедленное поступление информации. А на помощь Горскому отправили двух молоденьких сосунков — меня и еще одного парнишку из таких же недавних выпускников.
Я уехал в ноябре 1940-го. Добирался до Лондона 74 дня через Японию, Гавайские острова, США — полный шарик. Война, в Европу пути закрыты. Нас в резидентуре — только трое, а работы… О первом соприкосновении с атомной проблематикой я вам уже рассказывал. Горский решил, теперь понимаю, абсолютно верно, что мне, инженеру по образованию, и заниматься научной разведкой. А ведь еще за год до этого о такой специализации у нас и не думали. Хотя к концу 1940 года в Службе внешней разведки в Москве уже сформировалась маленькая группа из четырех человек во главе с Леонидом Квасниковым.
Инженер-химик, выпускник Московского института машиностроения, он имел представление о ядерной физике. Следил за событиями в этой области и, конечно, не мог не заметить, что статьи по ядерной проблематике вдруг, как по команде, исчезли из зарубежных научных журналов. Идея создания атомного оружия витала в воздухе. Над ней задумывались и в США, и в Англии, и в Германии, да и у нас тоже. Но там дело поставили на государственные рельсы: им занимались специально созданные правительственные организации. В СССР ограничились учреждением неправительственной Урановой комиссии в системе Академии наук. Ее задачей стало изучение свойств ядерного горючего — и все. С началом войны комиссия прекратила существование. Между ней и разведкой никаких контактов не было.
Квасников не знал, что есть Урановая комиссия, комиссия и не подозревала, что существует новорожденная научно-техническая разведка. Зато он знал о работах наших ученых. О тенденциях в странах Запада. Выстраивалась стройная система: пора браться за атомную разведку. И родилась директива, на которую откликнулся Маклин. Таким было начало. Лиц технического профиля резидент Горский передавал уже мне.
АНГЛИЧАНЕ ШЛИ В ГПУ ДОБРОВОЛЬНО
— Пожалуйста. Англия уже воевала с немцами, бомбы сыпались на Лондон, и объявлялись беспрестанные воздушные тревоги. Обстановка тревожнейшая. А нам — восстанавливать агентурную сеть, которая была завербована еще в 1935-м и так бездарно запущена. Первая задача — рассортировать, взять лишь то, что надежно, продуктивно, полезно. Сомнительных «подвесить»…
— Фигурально. Это наш термин. От негодных вообще отказаться. Нужно было срочно разыскивать людей, напоминать о себе, устанавливать с ними контакты, прикидывать, что они собою представляют, и принимать решение, стоит с ними иметь дело или не стоит. И к концу 1941-го Горский уже мог доложить: сеть воссоздана и готова действовать.