Гвоздезабивной пистолет пробивает сосну насквозь, прикрепляя доску к стене. Я отступаю назад и осматриваю свою работу, ожидая ощутить гордость или достижение, но я все так же оцепенел, как и месяц назад, в день моего возвращения в Мэн.

Первым делом я позвонил Мюриэль Мердок и спросил, не нужно ли ей еще поработать над своим домиком. Я рекомендовал Дикси, другого знакомого подрядчика, но он был занят все лето, а Мюриэль все еще ждала, поэтому я ухватился за возможность поработать над ее домиком, несмотря на свои прежние сомнения. Я знал, что мне нужен действительно хороший проект, в который я смогу погрузиться с головой, чтобы у меня не было времени думать о Вайолет или Риче.

Я добился хороших успехов в работе над домом, но не таких больших в других делах. Не проходит и дня, чтобы я не думал о своем друге, о том, как он чувствует себя преданным из-за моих действий. Отсутствие его регулярных звонков с просьбой вернуться в город только усиливает мое чувство вины. И все же я не могу заставить себя сожалеть обо всем этом. Я жалею о том, что не боролся за Вайолет еще сильнее.

Она занимает мои мысли днем и ночью. Я не могу перестать пересматривать время, проведенное вместе. Как я и предполагал, все в моем домике напоминает мне о ней. Часть меня хочет сжечь это место дотла, как, похоже, я поступил со своей жизнью в Нью-Йорке.

Я опускаю гвоздодер и достаю из пояса рулетку, чтобы отмерить длину следующей доски. Уже семь, и мне пора собираться домой, но я не могу смириться с мыслью о возвращении в пустую хижину. Я знаю, что буду смотреть в потолок и думать о Вай, о той жизни, которую мы почти прожили вместе.

Интересно, как у нее обстоят дела на новой работе. То ли это то, чего она хотела, счастлива ли она. Надеюсь, что да, и чертовски надеюсь, что она не делает то же, что и я, работая все больше и больше часов, чтобы не видеть, насколько она несчастна. Надеюсь, она вовсе не несчастна.

Я поднимаю еще одну доску, моя спина протестует от усилий. Вздохнув, я понимаю, что пора заканчивать, иначе потом придется за это расплачиваться. Часть меня стыдится того, как легко я вернулся к своим старым привычкам — перетруждаться, чтобы не жить, а другой части меня просто наплевать.

После Вайолет, после проекта в Нью-Йорке, после прощальных слов Рича… ничто не имеет значения. Я никогда не чувствовал себя таким разбитым. Ни после того, как врачи сказали мне, что у меня панические атаки, ни после того, как мне пришлось оставить карьеру юриста и развалить отношения, ни после того, как я сбежал сюда, чтобы зализать раны. Может быть, потому, что та жизнь, которая была у меня тогда, не делала меня очень счастливым, если подумать. Не то, что я чувствовал с Вайолет, работая над домом на Фруктовой улице, просыпаясь рядом с ней каждый день, гуляя с ней по Бруклин-Хайтс…